— Ты все-таки счастливая женщина… — натянув на глаза очки, отпиваю чай, закусывая его зефиром.
— С чего взял?
— Ну, у тебя есть я…
— Фу, как самонадеянно… — сегодня моя жена настроена игриво, по-боевому. Она не спускает глаз с ворот, стараясь выглядеть беспечно, а заметив поля широкой шляпы, идущие впереди своей обладательницы, и вовсе хищно улыбается, отряхивая с коленки невидимую соринку.
— Вот и она! Светлана Викторовна, — она манерно кланяется, и принимает из ее рук Софийку, теребящую отобранные у бабушки бусы.
— Осторожней. Вообще-то, это жемчуг, — предостерегает мать, заметив, что Маша излишне сильно тянет драгоценную нить, которую дочка уже вознамерилась сгрызть.
— Зачем же тогда вы дали такую ценную вещь ребенку?
— Она моя внучка, а значит априори не может быть криворукой.
— Какое самомнение! Не забывайте, что в ней есть и мои гены.
— Об этом трудно забыть, — взглянув на мою жену из-под опущенных очков, мама недовольно кривит рот.
— Чай? Кофе? Или может быть…
— Яду? Нет уж, увольте. Сынок, я украду Руслана до вечера? Хочу обновить гардероб перед отлетом.
— Конечно. Маша на машине.
— Как там Семен? Надеюсь, он уже изучил строение вещества? Не хотелось бы, чтобы он нахватал двоек сразу после каникул. Он ведь взял с собой учебник?
— Да, — заметив, что Маруся готовится к очередной колкости, беззастенчиво лгу, ни на секунду не веря, что за прошедшие полторы недели парень хотя бы однажды заглядывал в книгу. — Я даже пару раз консультировал его по Броуновскому движению.
— Отлично. Лимонад? — заметив графин на столике, мама наливает в бокал напиток, но сделав глоток, морщит лоб, отставляя его в сторону. — Все-таки пьет…
— Это Мохито. Им я обычно разогреваюсь. Что? — заметив, что я недовольно закатываю глаза, жена, замолкает, переключая свое внимание на ребенка.
— Боже, не давай ей садиться за руль!
— Молчи, — расстелив на газоне плед, Маша устраивается на земле, высыпая из корзины разноцветные погремушки, предостерегая меня от нотаций, поднесенным к губам указательным пальцем. — Она сама начала!
— Разве? — я срываю ветку с растущего вблизи кустарника и, заложив руки за голову, смотрю в голубое небо, покусывая тонкий прутик.
— Да! Чтобы ты знал, до встречи с вами я была милой уравновешенной женщиной, — Маша укладывает свой подбородок на моей груди и довольно улыбается, пока Софийка увлеченно занимается делом, разбрасывая в разные стороны свое богатство. Я тону в ее взгляде — чистом, открытом, неспособном скрывать эмоции, и отчего-то задумываюсь над тем, как можно было променять ее, такую чуткую и ранимую, на ту, в глазах которой вряд ли отыщешь хоть что-то мало-мальски напоминающее доброту и безоговорочную веру в своего спутника. Я не поговорил с Ритой и двадцати минут, но это тот редкий случай, когда хватает одного взгляда, чтобы увидеть очевидные вещи. Наверное, полезно для разнообразия оглядываться вокруг, и лишний раз убеждаться, что самое ценное рядом — что-то рассказывает о своем магазине, отчаянно жестикулируя, пока ты лыбишься как дурак, завидуя собственному счастью.
— Папа, — подойдя ко мне, Софийка заваливается верхом, кусая меня за плечо. И это самое худшее, на что способна годовалая девчонка. Намертво сцепляя зубы, она вызывает возглас даже у такого сдержанного крепкого мужчины, как я. — Дай!
Я вручаю ей свои солнечные очки, опасаясь, что дочь отгрызет от меня кусочек, и вновь принимаюсь любоваться той, кто привнесла в мою жизнь улыбку. Во мне еще живы воспоминания об обуявших меня эмоциях, словно только вчера, она в ужасе округлила глаза, глядя на электронный тест, пока я сидел и, не шевелясь, ждал вердикта. Будто лишь пару часов назад, я как последняя размазня торопливо вытирал глаза, ожидая, пока акушерка вручит мне маленький сверток, считая эту сморщенную девчушку самым лучшим творением природы. За одно это она достойна пьедестала, особого места в моем сердце, которое принадлежит ей на веке, потому что иначе я уже не умею.