— Машка.
— Что?
— Я тебя сейчас поцелую.
— Дурной? — она начинает хохотать, прервав свой рассказ о новом поставщике материалов, пока я, как сумасшедший, приникаю к ее губам. И это здорово, срывать с ее губ не только теплое дыхание и ощущать одурманивающую мягкость податливого рта, но и слышать мелодичный звук женского хихиканья.
Андрей
Рита со мной не говорит. Не сыплет колкостями, не задает вопросов, не пускается в рассказы о том, как прошла сделка. Лишь молча бросает на меня косые взгляды. Иногда замирает, сидя на диване, и, думая, что я не замечаю, пытается прожечь во мне дыру, то и дело хмуря брови. Она все чаще пропадает на выставках, посещает вечеринки со своим менеджером, и больше не берется писать картины, спрятав мольберт в кладовку. Туда же она отправила коллекцию масляных красок, свое разнообразие акварели и увесистый чехол с кисточками разных толщин и размеров. Этот этап нашей совместной жизни можно назвать соседством. Мы как два когда близких человека, между которыми пробежала черная кошка, делим кухню, пользуемся одной ванной и больше не спим в одной постели. Я не знаю, что произошло в момент подписания договора, но в Рите явно что-то резко изменилось. Взгляд какой-то затравленный, налицо глубокий самоанализ и тягостные думы о бренности бытия. Не будь между нами долгих месяцев изнурительной борьбы, я бы, пожалуй, попытался разведать, отчего она перебралась в гостиную, но сейчас я наслаждаюсь затишьем, и не тороплюсь вносить ясность в наши с ней отношения. Две недели, не показавшиеся мне долгими и безрадостными, хотя, по логике вещей, я должен был испытывать дискомфорт от повисшего в квартире молчания, позволили мне выдохнуть и насладиться покоем. Прошлые выходные я бродил с сыном по выставкам, которые мы посетили скорее для галочки, так и не получив эстетического удовольствия от созерцания предметов искусств. Мы много фотографировались, ели в различных кафе, обсуждая нашумевшие фильмы, и долго спорили о том, кто же из современных хоккеистов лучший. К семи я возвращал его в лагерь, который, кажется, пришелся ему по душе, а, вернувшись домой, закрывался в кабинете, не спрашивая, куда собралась Рита в таком вызывающе коротком платье. Думаю, она тоже заметно выдохлась, и поэтому не спешила переходить к очередной конфронтации.
До сегодняшнего субботнего утра… У каждого человека, старательно сдерживающего свои эмоции, рано или поздно наступает момент, когда сущий пустяк выводит его из себя. Есть грань, перейдя которую он перестает сдерживать рвущегося на волю зверя, уже оскалившегося и обнажившего свои огромные желтые клыки. Не знаю, что ее разозлило больше — опрокинутая мной чашка или молчаливые сборы осколков, но стоило ей открыть рот, где-то внутри меня загорелась красная лампочка, оповещая о приближающейся буре. Я выкинул раскрошившуюся керамику в мусорку, не обращая внимания на ее отповедь, в пух и прах разносящую мою способность хоть что-то сделать нормально, неторопливо сполоснул ладони, протер их зеленым полотенцем и удалился в свой кабинет, ощущая затылком острый, холодный как лед взгляд Маргариты Скрипник.
— Убери свои чертовы бумаги! — одним махом смахнув со стола документы, над которыми я работал в собственном кабинете, Рита зло сверкает глазами. — Видеть их не могу!
— Ты с ума сошла? — завожусь не на шутку, приподнимаясь со стула.
— Я тебя ненавижу! Понял! Тебя и все, что ты сделал с моей жизнью! — одному богу известно, что на нее нашло, но мне уже не хочется ее успокаивать, или молча сносить оскорбления.
— Ты долго вынашивала эту речь? Выйди и закрой дверь с той стороны!
— Иди ты к чертям собачьим! Вот, видел? — она начинает рвать разбросанные по полу листы, не на шутку пугая меня своим пылом. — Ненавижу! Ненавижу!
Я подхожу к обливающейся слезами женщине, и, подхватив ее под руку, ставлю на ноги, внимательно вглядываясь в ее лицо. Запах ее приторного парфюма наполняет помещение, и мне хочется распахнуть окно, чтобы сделать хотя бы один глоток свежего воздуха.
— Ты пьяна? — отталкиваю ее, брезгливо передергивая плечами. — Прими успокоительное…
— Нет. Я тебе все скажу, понял? Потому что это невыносимо. Невыносимо каждый день видеть, как ты мельтешишь перед глазами, как говоришь по телефону, строя из себя важного начальника! Невыносимо видеть, каким довольным ты возвращаешься после прогулок с ребенком. С ребенком, Андрей! Которого у меня нет! Ты ведь никогда не задумывался над тем, что чувствую я!
— Рит, ты не в себе…
— Я не в себе! Не в себе с той минуты, когда решила с тобой связаться! Ты меня обманул! Обвел вокруг пальца, обещая светлое будущее! А что я получила? Мне же на тебя смотреть тошно! — она хлюпает носом, осыпая мою грудь ударами своих кулачков, пока по щекам льются слезы, оставляя черные дорожки от растекшейся туши. — Давай, скажи что-нибудь! Хоть раз будь мужиком!