Мама охотно пересказала чудовищное содержание моего сна, и было видно, что она страшно довольна собой: разгадала-таки его!
Никэ принес вино и присел поближе к маме — пытается, плут, выведать, в какую сумму вылилась отцова премия. Говорит ей, что согласится дать сыну имя Мирон, если она скажет, сколько получил отец.
Илие вовремя вспоминает, что пора приниматься за дело. Выпивает свой стаканчик и говорит:
— Ну, в добрый час! День сейчас короткий, а с кабаном будет, много возни!-
Мы все выходим во двор. Там дедушка ведет разговор с дочерьми Унгуряну, увязавшимися за отцом. Старику хотелось бы узнать, кто те поганые мальчишки, которые бросают в его колодец шариковые ручки.
Илие набрасывается на дочерей:
— А ну марш в школу! Чего вы ходите за мной, как ягнята!
— Мы пришли поглядеть, как ты будешь резать кабанчика! — ответили девочки.
— Ступайте, а то опоздаете. Хвостик и ушки я принесу вам. Не беспокойтесь.
Одеты девочки были в одинаковые платья — так одевала их Мариуца, чтобы одна не завидовала другой. И цвет, и фасон — все одинаково. И похожи малышки на куколок, только что принесенных из магазина и вынутых из упаковочной коробки. Одна лишь была чуток повыше — тем и отличались сестренки. Такие кудрявенькие и белокурые куклы обычно продаются в прибалтийских наших республиках или в Финляндии. Дедушку это занимает.
— Где ты нашел таких беленьких, коровья образина? — спрашивает он Илие Унгуряну, — Теперь такие в моде, мош Тоадер.
— Сам-то ты здоровенный и черный, как цыган, а дочек понародил белобрысых. Может, в мать пошли?.. Но, кажись, и она смуглая? А? Аль покрасилась?.. Ведь теперь все бабы ходят в штанах и все красятся!..
— Моя Мариуца не красится. Она немножко смугловата. А в детстве, наверное, была такой же, как вот они.
— Гм… И у тебя одни девчата… Правда, ты еще молод, беш-майор.
Может, будут у вас еще и мальчишки… А вот теперь я знаю, почему ты всю свою избу облепил зеркалами. Это для того, чтобы вот им, — дедушка указал на девчонок, — было на что пялить глаза и причесывать лен на головках… Но ты ослепил нас всех. Я не могу пройти мимо твоего дома, того и гляди врежусь в стену, коровья башка!
Были бы у Илие мальчишки, рассуждал старик, он не тратился бы на эти глупые зеркала, в них бы не было нужды.
— Я буду копать и копать, пока не доберусь до мальчиков, мош Тоадер!
— Копай, копай, пока есть чем копать, — замечает старик.
Слышится пронзительный визг кабана, который никак не хочет покидать свинарник. Отец и Никэ тянут его за уши, за ноги, но свинячий сын отчаянно сопротивляется. Чует, знать, недоброе. Да и как не чуять, ежели Илие Унгуряну уже вытаскивает из-за голенища австрийский штык.
— Принесите корыто! — требует он.
Мама подбегает с деревянным (из ореха) корытом. Кабанчика уже выволокли из хлевушка и повалили на землю. Год всего прожил он на свете, а мы вчетвером едва удерживаем его. Илие одним коротким движением бьет его под лопатку и направляет освобожденную кровь в корыто. Мама, которая сама режет кур и гусей, теперь отворачивает голову в сторону, чтобы не видеть последних конвульсий умирающего кабанчика.
— Уходи отсюда! — кричит на нее отец. — Тебе жалко его, потому он никак не может умереть. Не мучай животное, уходи!
Он говорит так потому, что ему и самому жалко кабана. Как никак живое существо. Целый год за ним ухаживали, кормили, поили, тревожились, когда кабанчик болел. Радовались хорошей породе, тому, как быстро прибавлял он в весе. Но подошла осень. Наступали праздники. Никэ готовился к крестинам. Это все и приблизило роковой час для кабанчика. Вот он лежит на соломе, а корыто полно его кровью. Поворачивают тушу спиною вверх, обкладывают всю соломой и поджигают ее. Потрескивая, горит щетина. А было время, когда палить свиную шкуру не разрешалось. Ее надобно было снять и сдать государству: разоренная войной страна оказалась почти нагой и босой. Свиная кожа шла на обувь. А когда-то самые длинные и жесткие щетининки отбирались для щеток и для дратвы. Теперь же магазины ломились от разной обувки. И щеток там сколько угодно. Свиней палят повсюду и открыто. Отец держит пылающий жгут с одной стороны, Илие — с другой.
По обе стороны свиной туши стоим и мы с Никэ и делаем то же самое.
Пахнет горящей соломой. Подванивает щетиной, приятно пахнет подрумяненной свиной шкуркой.
Работая, Илие Унгуряну развивает перед дедушкой разные теории. Он говорит, что смог бы осмолить шкуру кабана и с помощью паяльной лампы. Но тогда она стала бы жесткой, как сапожная кожа. И шкурка, и сало получаются сочными и ароматными, когда тушку опаливают соломой. Шкурка делается чистая, румяная и приятно хрустит на зубах. А от паяльной лампы и сало делается тверже, не говоря уже о шкурке.