Ничего теперь этого нет. Молодой яблоневой сад мош Иона сейчас не нуждался, чтобы его юные стволы закутывались рогожей от зайцев. И сад исчезг За домом старика были сейчас ровные, выложенные каменными плитами дорожки, припорошенные сверху розовым песочком. Лишь сам мош Ион стоически противился властному, неумолимому закону временя: как потерянный бродил по своему двору, не хотел перебираться в чистенькую избу, построенную ему совхозом по новейшему проекту. Горькой печалью веяло на меня от подворья глупого упрямца. Все ведь указывало на то, что не сегодня, так завтра уберется и он отсюда, — зачем же упорствовать, вести войну, в которой ты обречен на неизбежное поражение? Мош Ион Нани обитает теперь, как на островке, от которого отдалилась жизнь с ее вечными заботами и тревогами. Со стен его халупы осыпалась штукатурка. Баба Веруня, питающая, как известно, слабость к перемене мест, не колеблясь перебралась в новый дом, едва заполучив от него ключи, — оставила мужа в одиночестве. Осмотрев жилье снаружи и изнутри, она пришла в сущий восторг. И покрыт дом был нарядной черепицей, и окружен забором из красивого свежепокрашенного штакетника. А если еще вспомнить, что он на целый километр приблизил тяготеющую к коммерческим делам старуху к городской рыночной площади, то станет уж совершенно ясно, каким довольством сияло лицо бабушки Веруни. Были, впрочем, и некие издержки: перебравшись в новый дом, Веруня на такое же расстояние не приблизилась, а отдалилась от сердца своего строптивого мужа.
Мош Ион Нани и сейчас живо представляется мне ожидающим кого-то в своей обычной позе у забора. Но он никого не ждал. Просто равнодушно поглядывал на то, что делается вокруг, поблизости от него, на окраине селения. Видел, как готовят свежую могилу для кого-то на кладбище через дорогу, как кто-то несет ведра с водой от колодца моего дедушки, провожал ленивым взглядом то одного, то другого прохожего. Один шел на работу, другой возвращался с работы, третий торопился к автобусной остановке, четвертый, напротив, спешил от нее домой. Вяло отвечал на приветствия. Делал это едва уловимым кивком головы, а тяжелые руки, как всегда, лежали на хребтине забора или на калитке.
— Наконец-то опять объявился, племяш? — малость оживившись и глядя куда-то поверх моей головы, спросил мош Ион, когда я оказался против его ворот. Размышлял вслух: — Приехал глянуть на родное село? А может, навсегда, на работу?
Хоть старик и обращается вроде к самому себе, я все-таки говорю:
— Скорее всего, только посмотреть.
— Гм!.. ну, и это неплохо. Поглядеть есть на что… Гм… м-да…
На дороге появляется Иосуб Вырлан со своим обычным инструментом. Идет, видно, разрушать или ремонтировать чью-то печь. Мош Ион пытается и его задеть:
— Эгей, Иосуб!.. Когда же ты заглянешь ко мне?
— Пошел бы ты к чертовой матери! — злится Иосуб, ускоряя шаг. — Думаешь, поди, что с тобой будут долго нянчиться? Вот зацепят твою избенку бульдозером и сметут вместе с тобою!.. Портишь своим убогим видом и школу, и всю Кукоару, как цыган драным шатром!"
Мош Ион не сердится — смеется, обращаясь вновь ко мне:
— Вот так-то, племяш. Даже Иосубу я в тягость, тесно ему рядом со мной под солнцем, и ему мешает моя хатенка, всем хочется прогнать меня отсюда."