В отличие от других дедушка Тоадер какое-то время был не в ладу с этим обычаем, не приходил часто на кладбище. Но как только бабушке взгромоздили крест-великан с надписями на нем, он собственноручно смастерил лавочку и принес ее к могиле своей старухи. Оказавшись поблизости, можно убедиться, что дедушка и тут не сидит молча, а как бы продолжает неоконченный спор со своей давно покинувшей этот мир супругой. Сначала зажигает две свечи. Одну устанавливает в фонарике на могилке старухи, другую — у изголовья мош Андрея. Затем начинает браниться. Бабушке не мог простить того, что во время немецкой оккупации она приютила в своем доме беглого монаха и, заразившись от него тифом, померла. "Смерть причину найдет", — говорила ему моя мать.
Но кого угодно можно убедить — только не дедушку. Не была бы дурой, твердил он, жила бы еще. Я-то, мол, живу, не скрестил еще своих рук на груди!..
С мош Андреем у старика другие счеты, и спорил с ним дедушка еще яростней, чем со своей старухой. К могиле мош Андрея неуживчивый старец приходил с фляжкой вина. Наполнял кружку и, выплескивая на земляной холмик, приговаривал: "На, хлебни и ты, дурень! Не разучился?.. Не понесешь стакан к уху вместо рта?" Бывало, и в темноте не промахивался…" Другую кружку выливал на травку вокруг могилы, а третью наполнял для себя: дедушка и тут не забывал угоститься. Выпив, начинал припоминать, какие ошибки совершил его приятель за свою жизнь.
По глубокому убеждению дедушки, смерть шла по пятам мош Андрея с той поры, когда он прятался на кладбище в военное лихолетье, когда село по нескольку раз переходило из рук в руки, когда власть менялась чуть ли не каждый день, когда в поисках оружия обыскивался всякий двор, когда даже золу выгребали из всех печей, чтобы обнаружить винтовку или обрез. Мош Андрей укрывал себя и свое ружье, пожалуй, надежнее всех: он прятался в склепе помещика Драгана. Про его убежище знали только два человека на селе: дедушка Тоадер Лефтер и мош Ион Нани. Они по очереди глухою ночью навещали мош Андрея, приносили в торбочке еду. При этом в склеп не влезали, а стуком о железную ограду давали понять, что харчи принесены. Молча приходили и молча удалялись. После этого дедушка ходил, заложив руки за спину. Лишь самые близкие к нему люди знали: если дедушка закладывает руки, значит, у него есть какая-то тайна.
Подойдя на цыпочках к ограде Драгана, дедушка очень боялся, как бы мош Андрей не окликнул его, не спросил о чем-нибудь. Дедушка ведь знал, что друг его был глухой как тетеря и, по обыкновению всех тугих на ухо людей, полагал, что так же глухи и все остальные в "с ними надобно разговаривать громко. При его тогдашнем положении любое произнесенное громко слово могло принести непоправимую беду.
"Да, еще вон когда породнился ты с могильной землицей!" Дедушка скрипел зубами и выливал еще кружку вина на могилу мош Андрея. Выплескивал двумя короткими движениями руки, будто красным этим вином ставил еще один крест на зеленом от травки холме. Тут же и сам делал глоток и продолжал рассуждать вслух: "Нужно было отдать ружье жандарму, глупая твоя башка, и не вступать в пререкания со всеми властями и королевствами!.."
Другое, что подтолкнуло мош Андрея к могиле, было ледяное вино. Так; во всяком случае, считает дедушка, и никто не может его разубедить. "Вот нужно было тебе, коровья башка, пить вино с ледышками! Гм… Был ты глупцом — глупцом и помер!.. Сколько раз говорил тебе, чтоб подогревал вино, кипятил, как делаю я! Аль трудно поставить его на плиту и капельку подождать?!"
И при мне повторилась та же процедура. Пека я выводил буквы на кресте мош Андрея, дедушка успел дважды сходить за вином. Вернувшись со второй флягой, выглядел еще более разгневанным. Кому-то грозил, на кого-то кричал, уверяя, что он не нуждается в еде, что пускай оставят его в покое и не мешают помянуть покойников. Щеки старика были похожи в эту минуту на два только что распустившихся бутона, цвели, в общем, как красные пионы. Теперь его уже не остановить, волна словоохотливости захлестнула старика. Он подходил то к могиле бабушки, то к могиле мош Андрея, подходил и советовался с ними. Советовался и одновременно ругался: у дедушки все это идет вперемешку. Разговаривал так, будто перед ним были не эти безгласные могилы, а два живых человеческих существа, с которыми приспела пора как следует объясниться…