ГЛАВА ТРЕТЬЯ
У жизни, как и у реки, есть свое русло. Тебе хотелось, чтобы она шла в таком-то направлении, ан нет, жизнь несет тебя в другом, нередко прямо противоположном, и ты не можешь не подчиниться ее течению. Я же никогда не верил в слепую судьбу. Мне больше подходила формула: каждый человек — хозяин своему счастью. Говорят, что жизнь никогда не бьет человека палкой, а выбирает для этого что-то потяжелее. Обиднее всего бывает, когда она бьет без очевидной вины с твоей стороны. Разве тяжкий недуг поражает человека за какую-то провинность с его стороны?! Немало нас без вины виноватых.
Казалось, мне нечего жаловаться на свою судьбу. Правда, и у меня были не только минуты, но и дни, когда некая сумрачная тень наползала на душу.
Сейчас я переживал именно это. Мнительность, чувство отверженности, позабытости день ото дня усиливались, становились в иные минуты невыносимыми. Думалось: может быть, меня уже списали в тираж? Тут же вспомнил, что родился не под счастливой звездой, а под знаком Весов, то есть в год, чреватый всякими, большей частью печальными неожиданностями, как и високосный год, нареченный именем святого Касьяна. Вспомнил и еще больше омрачился. Жизнь безмятежна и весела лишь тогда, когда человек не знает, что живет, а именно: в счастливую, счастливую пору детства, которую действительно нельзя забыть. Но она, эта пора, осталась для меня где-то далеко позади. Я вступил в возраст человеческих сомнений и неуверенности в себе. Я уже не мог раствориться и затеряться в кругу юных своих односельчан.
Был чужим и для своих одногодков, то есть людей моего поколения. Все они давно при деле, заняты им и счастливы. У них свои заботы. Все поженились и вышли замуж. Имели детей, а значит, и много радостных хлопот.
Пытался и я обзавестись семьей, но у меня ничего из этого не выходило.
Грустно было расставаться с товарищами по работе и учебе. Еще тяжелее — покидать Москву, эти зеленые лужайки, пруды и озера, сосновые и березовые леса вокруг столицы. Песня "Подмосковные вечера" накрепко поселилась в моем сердце. Она вошла в него задолго до того, как облетела весь мир. Не проходило ни одного выпуска, чтобы бывшие студенты, расставаясь, не пели бы на прощание именно этой песни. Расставание с Москвой для многих из нас было не только расставанием с ее улицами, площадями, парками, лесами и озерами, но и с собственной молодостью, той, что клокотала в тебе, влюблялась и разочаровывалась в любви. И все это проходило под твоим крылом, Москва, под твоим любящим взглядом. Счастлив человек, который подолгу живет на одном и том же месте, прильнул к нему сердцем, прикипел. Только в этом, случае он испытает ни с чем не сравнимую ответную любовь. И где бы, в каких бы краях он ни побывал потом, он всюду с неизбывным трепетным волнением будет вспоминать когда-то покинутый им возлюбленный уголок на огромной земле и будет бесконечно счастлив от одного только этого воспоминания. И счастье это носит устойчивый характер, потому что рождено от взаимной, непреходящей любви, из которой возникает и другое, может быть, самое главное и самое важное — чувство патриотизма.
Есть среди нас непоседы, которые и года не могут прожить на одном месте, все куда-то бегут, уезжают, улетают. Этакие современные бродяги, оснащенные сверхбыстрыми ногами и крыльями. Всюду нм хочется побывать, все-то увидеть. "И что же тут плохого?" — спросите вы. А плохо то, что как бы он ни мотался, он все равно не сможет обскакать всю планету по имени Земля. А если б и обскакал, то как следует ничего бы не увидел, не разглядел, не оценил. В бешеном перемещении по городам и весям ты не в состоянии и полюбить: калейдоскоп красив в переливе своих красок, но он холоден для души, не затронет в ней ни единой струны. Мотаюсь по белу свету в поисках чего-то неясного, неопределенного (в действительности — прозрачного), в конце концов найдешь лишь горечь разочарования от нереализованной мечты. Впрочем бродяга вряд ли способен испытать даже это чувство!..
Находясь далеко от дома, я не раз ставил перед собой нелегкий вопрос: где же мое место на этой грешной земле? Почему я не в Кукоаре? Или в других близких для меня местах? И чтобы как-то успокоить себя, отвечал: долг! Никто меня не заставлял, я сам взял на свои плечи тяжесть этого долга — работать со студентами-демократами, с прогрессивной молодежью, приехавшей к нам из других, нередко очень далеких стран за знаниями, что означало проявить себя во многих качествах: переводчика, наставника, экскурсовода, репетитора и в известной степени няньки. Добровольно обрек себя на то, чтобы находиться в гуще не столько радостных, сколько печальных событий. Монгол не умел плавать, а я этого не знал, хотя и отвечал за его жизнь. Венгр Бохор страшно мучился зубной болью, и я водил его к врачу. На одной из улиц в центре Москвы стайка озорных девчат, балуясь, набросилась на моего подопечного, свалила в сугроб и начала натирать снегом его щеки и уши. Сперва мне показалось, что девчонок привлекла внешность венгра, в особенности его красивые усы. Но дело было в другом. Убирая снег с трамвайной линии, девчата увидели, что у проходившего рядом венгра побелели щеки и краешки ушей.