А теперь вот вдруг встретились, и незачем было сторониться друг друга.
— Ежели гора не идет к Магомету… Гм, ну? — Я насторожился: что означало это "ну"?
У Алексея Иосифовича сильно побелели виски, и вообще он очень постарел.
Если б мы виделись с ним часто, я бы и не приметил этих перемен. Так уж устроен человек. Когда, бреясь, ежедневно смотришься в зеркало, не замечаешь, что стареешь. Не видишь, что голова постепенно начинает покрываться инеем. И других перемен в себе не видишь: ни новых морщин на лице, ни углубившейся складки на переносице. Не замечаешь, как стареют родители, как растут собственные дети. Но стоит лишь расстаться на более или менее длительное время человеку с человеком, отцу с сыном, скажем, матери с дочерью, при новой их встрече эти перемены становятся так разительно очевидны, что люди не удерживаются, чтобы не воскликнуть хотя бы про себя: "Ну и ну!"
Сейчас меня изумили не только следы, оставленные на лице дорогого человека временем. Удивила его манера курить. Курил он и теперь очень много.
Но зачем-то разрывал сигарету пополам, одну половину выкидывал. Непонятно почему после каждой затяжки дул на горящую часть. И еще: Шеремет научился сам водить машину, сидел за рулем, и не видно было, чтобы придавал этому какое-то значение. Так, похоже, привык к шоферскому ремеслу, что был уже совершенно равнодушен к нему. Рассеянно вертел на одном пальце ключи от автомобиля и поглядывал на меня со своей хотя и мягкой, но ироничной улыбкой:
— Ну, академик, вернулся наконец?
— Вернулся, Алексей Иосифович.
— А ко мне, знать, не хочешь заглянуть? Потупившись, я молчал. И что я мог сказать?
Сослаться на плохую дорогу? Но это можно было поздней осенью или весной, но не сейчас. И вообще такая ссылка была бы совершенно неубедительной для проницательного человека. Она годилась разве что для меня одного, поскольку давала хоть ничтожную возможность угомонить собственную совесть.
— Когда у вас кончается отпуск? Вы еще не устали от столь длительного отдыха?
— Я не в отпуске, Алексей Иосифович… Я нахожусь в резерве.-
— Ишь как мы разбогатели кадрами! Оказывается, и в Кишиневе завелся свой резерв!
— Жду вот вызова. Если там не забыли про меня совсем.
— Не думаю, что забыли. Хорошо, что не перевели в группу лекторов.
Резервистов всегда засовывают туда. Разъезжают по районам со своими лекциями до тех пор, пока в каком-нибудь райкоме или райисполкоме не освободится для них кресло. — Как это там у Остапа Вишни?"
— Что? — не понял я.
— Кажется, он называл это "хором лекторов".
— Нет, "хор уполномоченных". Мне думается, так.
— Ты прав. Теперь вспомнил: "хор уполномоченных". Ну что ж, на смену этому пришел, видно, "хор резервистов"…
— Мне, Алексей Иосифович, чтобы попасть в этот "хор", не хватает самой малости: подходящего голоса и музыкального слуха!
— Заскромничал?! — Шеремет расхохотался. — А начальники разве могут быть без хорошо поставленного голоса и выверенного слуха?..
На вершине холма, по ту сторону долины, вызмеилась длинная вереница машин, явно направляющаяся к фермам. Кортеж сопровождался мотоциклистами — они первыми подкатили к широким воротам. В новенькой милицейской форме, тщательно выбритые, в белых перчатках, как на параде, эти добрые молодцы первым долгом стали высматривать подходящее место в тени деревьев.
— Пошли, Фрунзэ!.. Видишь, гости к нам пожаловали! — улыбнулся Шеремет.
— Я, Алексей Иосифович, не так одет, чтобы встречать высоких гостей.
— Пошли, пошли. Мы на ферме, а фраки и смокинги коровам, кажется, ни к чему.
— Хотел бы все-таки знать, Алексей Иосифович, что это за делегация?
— А еще москвич, столичная штучка! Ты что же, газет не читаешь, не смотришь телепередач?..
И газеты я читал, и программу "Время" смотрел и слушал от начала до конца. Не далее как вчера по телевизору показывали французскую делегацию.