— А что, без института не могу понравиться вам?
— Дело не в том, понравишься мне или не понравишься. А вот после получения аттестата зрелости писать заявления надо бы самой, — ответил я колкостью на колкость.
Допускаю, что Сабина использовала заявление, как предлог, чтобы заглянуть ко мне. Но ведь точно с такою же просьбой ко мне обращались многие десятиклассники, юноши и девушки.
Что касается бумажной макулатуры, то в ней недостатка мы не испытываем.
Извержение всяческих бумаг по всякому поводу можно сравнить разве что с вулканическим. Однако по-настоящему грамотных среди грамотных у нас не густо. Дети едва ли не с первого класса переходят на иксы и игреки, а окончив десять классов, не в состоянии самостоятельно написать простейший документ, заполнить анкету, изложить внятно собственную биографию. Да что там десятиклассники — далеко не все с высшим образованием умеют это делать!
Бегут за помощью к полуграмотному секретарю сельсовета: у того нет диплома, зато есть хватка толково излагать мысль в официальных документах, в разного рода заявлениях, анкетах, договорах, обязательствах, актах. Задумали парень или девица поехать в город, чтобы научиться какому-либо ремеслу либо выхлопотать какую-нибудь немудрящую справку — сейчас же бегут морочить голову секретарю, а она у него и без того заморочена другими бумагами, волнрю накатывающимися на множества районных инстанций.
Принесла вот цветы… А откуда она взяла, что за написание примитивного заявленьица мне нужно преподносить цветы?! Черт знает что!..
Тут же вспомнил, что старшая сестра Сабины до замужества всегда носила с собой цветы, обернутые платочком. Это были васильки, георгины, барч-хатцы, чаще же всего — мята с ее одурманивающим запахом. Платок был под стать цветам — нарядный, с шелковистой бахромой. Девушка старалась попасться мне на глаза, потанцевать со мной. Танцуя, клала на мое плечо кулачок с зажатым в нем платком с цветами. Когда это были не цветы, а мята, чуть привянувшая, у меня кружилась голова. Дурманили и цветы васильков, и бархатки, и я потом ходил как пьяный. Но старшей сестре Сабины и этого было мало. Выходя в хоровод, она нарочно оставляла на лице немножко душистой,, мыльной пены, чтобы кавалеры видели, что она умывается дорогим туалетным мылом, — об этом уже было сказано. И пудрилась Сабинина сестрица так, что была похожа на мельника. Словом, модничала как умела… Сабина, видать, пошла по ее стопам, заявилась к нам с букетиком цветов. Известное дело: яблоко от яблони недалеко падает…
Мне бы, пожалуй, не следовало сердиться на Сабину. Не сердился же я на ее сестру, когда часто видел ее возле дедушкиного колодца. Не только, не сердился, а выходил к ней, чтобы обмолвиться ничего не значащими словами.
Болтали потихоньку, пока она наполняла свои ведра. Иной раз она загадочно улыбалась мне, будто между нами существовала какая-то тайна. А никакой тайны не было! Глупые и неловкие, мы ничего не сделали, чтобы она была, тайна!..
Нет, глупым был лишь я один, потому что не мог понять скрытого смысла ее загадочной улыбки. А она?.. Что ж, не всякая даже самая смелая девушка отважится сделать первый шаг. Он остается за мужчиной, за парнем. А я был и, кажется, остался непонятливым дурнем, за то теперь и расплачиваюсь одиночеством…
Пришла как-то к нам мамина племянница, дочка тетки Анисьи, моя, значит, двоюродная сестра. Отозвала меня в сторонку, шепчет: "Заходи к нам. Скажу тебе что-то". И я пошел. С той поры, как погиб Андрей, я часто приходил к тетушке Анисье, чтобы помочь ей в делах, требующих мужских рук: подправить ли крышу свежими снопами камыша, скосить ли пшеницу, которую мне же приходилось сторожить по ночам, поскольку тетушкино поле находилось в отдалении: мужики из соседнего села, зная, что эта полоска принадлежит вдове, потихоньку потаскивали у нее из крестцов снопики пшеницы и ржи.
Случалось, помогал маминой сестре и сеять озимую пшеницу. Взрослые дочери тетушки умели пахать и боронить, но сев мать им не доверяла, считая, что мужик сделает это лучше.
Так что я не удивился, когда двоюродная сестра Фенуца позвала меня к себе. Только не нравились мне ее лисьи повадки, да и внешность была далекой от того, чтобы полюбоваться ею. Был у этой тетки нос длиною в дышло, и все-таки его обладательница выпендривалась, словно какая-нибудь фрейлина с царского двора. Приглашая меня, она делала это с какими-то дьявольскими ужимками, но я не придал им решительно никакого значения. Словом, пришел к ним домой и удивился тому, что двор был пуст, на всех дверях избы и сараев висели замки, а за стеклом окон виднелось множество горшков и бутылок. Тетя Анисья ужасно боялась воров, и, когда уходила из дому, она не только запирала все двери, но и ставила на подоконники массу горшков, кувшинов, фляг с молоком и без молока — выставляла как бы напоказ всю домашнюю посуду и утварь. Расчет у тетушки был простой: полезет воришка через окно в избу, наделает такого шуму, что сразу же либо убежит с испугу, либо его прихватят на месте преступления. Дедушка поругивал дочь за такие оборонительные сооружения, но ему скоро надоело это занятие, и он махнул рукой: пускай делает, как ей заблагорассудится!