Все это так. Но зачем же покликала меня на свое подворье двоюродная сестрица? Остановившись посреди двора, я даже выругался с досады. Не успел и подумать обо всем как следует, как увидел бегущую от калитки старшую сестру Сабины. Она плакала, а в руке все-таки держала букетик цветов, завернутый в нарядный платочек. Звали ее Наталицей, это была одна из дочерей несчастного Кибиря.
— Что случилось, Наталица? Отчего ты плачешь?
— Я люблю тебя, Тоадер!..
— ?!
— Солнышко ты мое!
— Ну и люби на здоровье.
— Ой, что же мне делать?.. Я ведь обещалась ждать Феодорике, сына мош Саши Кинезу… Ждать, пока не вернется с войны!.. А сейчас он в госпитале…
— Обещалась, так и жди!.. Почему же не ждешь?..
— Ох, боже!.. Что мне делать?!
Мимо двора проходили люди, а она ревела и ревела. Мучает в руках букетик и плачет. Попробовал утешить ее ласковыми словами, похвалил за верность, которую она хранит одному из сыновей мош Саши. Чтобы избавиться от прилипчивых глаз прохожих, вывел Наталицу в огород тетеньки Анисьи с его бесчисленными запущенными кустами крыжовника, смородины и малины. Заглянув сюда, любой сейчас же узнал бы, что огородишко этот принадлежит вдове.
Искренность и порывистость, с которыми призналась девушка в любви, не могла не взволновать и меня. И я говорил ей какие-то нежные, мало, впрочем, связанные между собой слова, а в душе проклинал двоюродную сестру, которая подстроила мне это свидание со своей подружкой. Говоря всякие нежности, я все-таки увещевал Наталицу, чтобы она оставалась до конца верной своему слову относительно Феодорике. Но девушка не слушала, твердила как безумная одно и то же:
— Да я же люблю только тебя одного!..
— Ну… пожалуйста… люби!.. Я не могу запретить..
— Но я же дала слово Феодорике?!
Опять двадцать пять, как сказали бы в народе… Что бы ни делал, куда б ни пошел, непременно попаду в какую-нибудь историю. Твердит, глупая, что любит меня, но и не может нарушить данного Феодорике слова. Да и легко ли его нарушить! Ведь она поклялась парню, когда, провожая на фронт, повязывала его полотенцем, поклялась быть верной ему до гробовой доски. Война кончилась, а Феодорике все не возвращался. Мотался, бедняга, по госпиталям после тяжелейшего ранения. А Наталица ждала и ждала. Ждала, а любила, оказывается, другого. Но что ему-то делать, этому другому, которым был я?
Получается по лукавой пословице: "Эй, Тоадер, ты любишь девушек?" — "Люблю". — "А они тебя?" — "И я их!" Я мог, конечно, говорить Наталице ласковые слова, даже прижимать ее трясущееся от рыданий плечо к своему плечу, но был к ней совершеннейшим образом равнодушен. И об этом ее неожиданном признании на тетушкином подворье вспомнил много лет спустя. А в ту пору любил другую девушку. И как бы просторно ни было человеческое сердце, оно не может поместить в себе сразу две любви…
Теперь Наталица стала моей соседкой. Вышла-таки замуж за "мизинчика" мош Саши Кинезу. В эти тоскливые для меня дни я часто видел ее. То она приходила к дедушкиному колодцу за водой, то бегала перед нашим домом за теленком, "отбивая" его от коровы, чтоб не выдаивал ее, то развешивала белье на своем дворе и украдкой поглядывала на меня через перегородку, то судачила возле калитки с другими женщинами. Она сделалась еще красивее, чем до замужества. Встречаясь, я сухо здоровался, иной раз и разговаривал с нею, понимал, что так и должно было быть. И все-таки чувствовал, что на сердце ложится томительная боль, вызванная воспоминанием о давней встрече с прелестным этим существом на тетушкином огороде. Я хотел бы забыть, но такое, видно, не забывается…
Не по совету ли старшей сестры зачастила к нам Сабина? Впрочем, она и прежде заглядывала к нам, но больше для того, чтобы получить совет от мамы, как наносить узоры на вышивках, — приходила так, как приходят к родным тетушкам. А вот с цветами заявилась впервые, что и взбесило меня. Что это — наивность или выверенный загодя ход? За этой Сабиной с букетиком я видел Нину Андреевну, учительницу. Слышал отчетливо ее слова: "Вы сомнете цветы!"