— Василь Васильич, — сказал я на одной редакционной вечеринке, когда шеф, блистая манжетами, творил себе какой-то немыслимый бутерброд, чтобы со вкусом заесть им водку, которой он никогда не гнушался, несмотря на все гастриты и давления, далеко, к сожалению, не мнимые в отличие от гастритов и давлений Яна Калиновского. — Как вы держите своим замом человека, у которого совсем иная система координат?
Василь Васильич поискал глазами чистую рюмку, наполнил ее и поставил передо мной, а свой фантастический бутерброд подвинул на всякий случай к себе поближе.
— Давайте выпьем, Витя, — сказал он.
Я мотнул головой.
— Вы же знаете…
Он посмотрел на меня своими небесными глазами и, оттопырив палец с глубоко врезавшимся в плоть массивным кольцом, благоговейно перелил в себя водку. Аккуратно поставил рюмку, взял бутерброд и вкусил от него с такой сосредоточенностью, какой я никогда не видывал у него в скучные минуты просмотра рукописей. И лишь внимательно прожевав, ответил на мой вопрос.
— Вам никогда не быть редактором, Витя.
Я готов был поделиться с Василь Васильичем своим несокрушимым здоровьем, только бы он реже бюллетенил. Дни, когда он за сверкающим редакторским столом ел свою мичуринскую грушу, были днями солнечными и безветренными, как бархатный сезон в наших южных широтах. Но, боже мой, что начиналось, стоило ему слечь!
Я уже говорил, что во всех наших баталиях с Алахватовым поверженным неизменно оказывался я: сила, как всегда, торжествовала над разумом. И тогда я извлекал из ножен свое последнее оружие:
— Я прошу или снять этот материал, или подписать его псевдонимом. — И предлагал на выбор: Потараканников, Брандспойт, Семикозлятов, Максим Цыц, Свидригайлов, Трифон Эдгарпо, Неиванов…
— Что за чушь! — гремел Алахватов, обдуваемый шальными воздушными струями. — Где вы слыхали такую фамилию — Неиванов? — Трифон Эдгарпо не выводил его из себя, а вот Неиванов вызывал ярость. — И вообще, вы обязаны подписываться своей фамилией. А уж если вам так необходим псевдоним, то пожалуйста… — На минуту он задумывался, закусив губу и воздев глаза к потолку, где все клокотало и свистело. — Сергеев! — восклицал он и, сам не веря своей находчивости, переводил на меня изумленный взгляд. — Сергеев… А? Отличный псевдоним.
Я с благодарностью соглашался на «Сергеева», но в качестве компенсации просил поставить впереди мягкий знак с точкой.
— Зачем мягкий знак?
— Ну как зачем? — терпеливо объяснял я. — Обычно я подписываюсь «В. Карманов», а здесь пусть будет «Мягкий знак Сергеев».
Мне и впрямь не хотелось ставить свою фамилию под уродцем, который некогда был моим детищем. И тут мне приходит на память одна мысль из магистерской диссертации молодого русского разночинца, который обладал великим умом и великой совестью — сочетание, не столь уж частое даже для блистательного девятнадцатого века. «Воображение, — писал он, — строит свои воздушные замки тогда, когда нет на деле не только хорошего дома, даже сносной избушки».
Я говорю это к тому, что некогда мечтавший о глобальной славе юнец стал на излете четвертого десятка прямо-таки дрожать за свое более чем скромное журналистское имя, которое и краем уха не слышал никто за пределами крохотной Светопольской области. Но в области меня знали, и, сколько ни усмехайся я над своим убогим тщеславием, мне доставляло удовольствие, что в редакцию приходят не просто письма, а письма на имя «В. Карманова».
Пять лет прошло, как я, полмесяца проработав инкогнито в бригаде шабашников, подробнейшим образом поведал об этом в газете, но до сих пор, стоит мне предъявить удостоверение, рот моего собеседника растягивается до ушей: «Так это вы строили коровник?» И при этом в радостно устремленных на меня глазах сквозит то ли недоумение, то ли недоверие. Я понимаю, откуда это. В репортаже, который благодаря щедрости Василь Васильича печатался в трех номерах подряд, я занимательности ради подавал себя этаким изнеженным щелкопером, у которого душа уходит в пятки, когда предводитель шабашников требует на весу подержать полутонное бревно, покуда он штыковой лопатой почешет себе затылок. Читатель хихикал, довольный. И вот теперь перед ним являлся детина с единственным признаком щелкоперства на лице — очками.
Шабашника с легкой и безответственной руки нашего брата считают чуть ли не уголовником, которому поменьше бы поработать и побольше урвать. Клевета! Две недели жил я с этими людьми бок о бок, работал, ел, спал, и я утверждаю, что это трудяги, которые без выходных вкалывают от зари до зари и боже упаси, чтобы схалтурить! Сравните свинарник, за лето возведенный так называемым хозяйственным способом, — что, собственно, и есть завуалированное и полулегальное шабашничество, которое не пресечь никаким административным цыканьем, — и тот, который в итоге многолетних мытарств сдал с сотнями недоделок Колхозстрой. Любой боров, поводя пятачком, отдаст предпочтение первому перед вторым. И обошелся-то этот первый не дороже второго, вот разве что там — узаконенное финансирование через Стройбанк, а тут — выкладывай на бочку шелестящие червонцы!