— Колеса само собой. Да вотъ еще что… Ты бабъ, бабъ нашихъ одари. Онѣ на сходку хоть и не ходятъ, а противъ кабака галдѣть могутъ не хуже Антипа Яковлева съ сыновьями. Вотъ, напримѣръ, моей бабѣ хорошій мѣдный кофейникъ. Давно ужъ она у меня кофейникъ клянчитъ.
— Бабамъ я хочу пивное и сладостное угощеніе сдѣлать на какой-нибудь вечеринкѣ, подъ видомъ того, что я себѣ юбилей справляю. Я ужъ говорилъ старостѣ.
— Это само собой, а кофейникъ отдѣльно.
— Что жъ, можно и кофейникъ, только бы хорошему дѣлу быть, согласился, глубоко вздохнувъ, кабатчикъ.
— Да и не одной моей бабѣ. А вотъ у насъ есть вдова Буялиха… Родственница она мнѣ. Баба, ой-ой, какая голосистая! И сынъ при ней пропойный… Она на всѣхъ перекресткахъ будетъ противъ кабака звонить, такъ заткни ей глотку сапогами для дочери, что ли. Для дочери сапоги, ну, а ей хоть ситцу на платье.
— Я думалъ, благодѣтели, всѣмъ бабамъ, которыя на вечеринкѣ будутъ, по платку.
— То особо. А ей сапоги для дочери и ситцу для самой. У ней можешь и бабью пирушку-то устроить. Давай сейчасъ пять цѣлковыхъ мнѣ. Я живо ее подговорю и утрамбую… проговорилъ Емельянъ и, протянувъ руку, прибавилъ: — Выкладывай пятерку-то.
Кабатчикъ опять удивленно посмотрѣлъ на него.
— Постой… Да вѣдь тебѣ я колеса, мѣдный кофейникъ, ведро вина… сказалъ онъ.
— А что жъ изъ этого? Надо и деньгами за хлопоты. За то ужъ я за тебя на первый сортъ говорить буду.
— Такъ-то оно такъ, но все-таки…
— Чего: все-таки? Ты лучше у міра ужиль. Ты вотъ хотѣлъ міру семь ведеръ, а мы говоримъ: пять. Давай, давай, не стыдись.
— Да вѣдь вамъ по ведру, такъ тѣ же семь.
— Можетъ быть и не по ведру придется съ тебя, а больше. Надо, чтобъ и голтепа, и исправные мужики тебѣ славу пѣли, а то никакого проку не будетъ. Ты знаешь ли, у насъ міръ-то какой? Троимъ торговцамъ уже въ кабакѣ отказали и помолились даже, чтобъ никому ужъ не разрѣшать и даже не разговаривать объ этомъ на сходкѣ. А теперь нужно міръ побороть. Давай пятерку, давай.
Кабатчикъ вздохнулъ, полѣзъ за голенище, вытащилъ оттуда бумажникъ изъ синей сахарной бумаги и выложилъ передъ Емельяномъ Сидоровымъ пять рублей.
У старосты разгорѣлись глаза и онъ произнесъ:
— Давай и мнѣ, коли такъ, пять рублей. Я начальство.
— Да вѣдь съ тобой я ужъ условился, что послѣ всего происшествія поклонюсь тебѣ.
— То особо. А это впередъ, въ задатокъ, чтобы крѣпче было.
— Э-эхъ, господа! Да вѣдь еще конь даже у насъ не валялся насчетъ питейнаго-то заведенія, а вы…
Кабатчикъ кряхтѣлъ.
— Давай, давай… Чего ты, въ самомъ дѣлѣ, жалѣешь пятерки-то? Вѣдь тысячи наживать будешь въ кабакѣ-то.
Пришлось дать пять рублей и старостѣ.
Жена Емельяна Сидорова внесла самоваръ и поставила на столъ.
VII
Бутылка водки уже почти была допита, когда въ окно избы кто-то постучался и крикнулъ:
— Войти побесѣдовать можно?
Емельянъ Сидоровъ взглянулъ въ окошко и произнесъ:
— Терентій Ивановъ тамъ. Охъ, пронюхалъ ужъ. подлецъ, что тутъ за музыка! А не пригласить нельзя. Дѣло попортить можетъ. Войди, войди… поманилъ онъ стоявшаго у окна.
— А что это за Терентій Ивановъ такой? Исправный мужикъ? спросилъ кабатчикъ.
— Какое исправный! отвѣчалъ староста. — Шильникъ, ярыжникъ. Онъ тоже заломитъ себѣ халтуру, только ты не сдавайся.
— Зачѣмъ сдаваться! Нельзя же ужъ такъ, чтобъ меня, какъ липку, всѣ ободрали. Попоить его въ свое время можно, ну, бабѣ его платокъ…
— Онъ безъ бабы. Вдовый.
Вошелъ черноватый, корявый, тщедушный мужиченко съ клинистой бородкой, въ дырявомъ синемъ армякѣ и въ стоптанныхъ сапогахъ. Быстро перекрестившись на иконы, онъ сказалъ:
— Чай да сахаръ. Господину хозяину! Господину старостѣ! Господину кабатчику Аверьяну Пантелеичу.
Онъ по очередно подалъ всѣмъ руку и продолжалъ, обращаясь къ кабатчику:
— Говорятъ, заведеніе у насъ задумалъ открыть и угощеніе дѣлаешь? А что жъ ты меня-то, Терентія забылъ?
— Насчетъ заведенія дѣло еще только въ головномъ воображеніи, а что ежели насчетъ угощенія, то самъ я здѣсь гость и вотъ Емельянъ Сидоровъ меня угощаетъ.
— Толкуй! Будто я не знаю, что ты по бутылкѣ водки всѣмъ развозишь! Сейчасъ бабы сказывали, Антипъ Яковлевъ тоже говорилъ.
— Двумъ знакомымъ своимъ по бутылкѣ въ гостинецъ подарилъ, это точно, не отрекаюсь.
— Такъ подари и мнѣ. Что жъ я за обсѣвокъ въ полѣ!
— Садись, садись, перебилъ его Емельянъ Сидоровъ. — На, вотъ, выпей остатки изъ бутылочки. Остатки, говорятъ, сладки.