— И мой Иванъ Иванычъ тоже. Говорятъ, братья Трынкины артачатся. И чего имъ? Всѣ трое народъ трезвый, такъ какая имъ опаска отъ кабака?
— Да и пьяному нѣтъ опаски. Все это пустое… Ужъ ежели кто захочетъ загулять, такъ и за четыре версты пить убѣжитъ. Ты съ Трынкиной, съ Василья Трынкина бабой повидалась?
— Повидалась. А та рохля. „Что жъ я, говоритъ, могу супротивъ мужа?“
— Однако, платокъ она отъ кабатчика взяла.
— Нѣтъ, Васильева Марья не брала. Ее мужъ и на пиръ не пустилъ. Вонъ невѣстка ейная, Мирона жена, взяла.
— Побѣжимъ къ Марьѣ. Вѣдь чайникъ, хорошій чайникъ…
И бабы побѣжали къ Марьѣ, Василья Трынкина женѣ.
У сарая, гдѣ хранились общественные пожарные инструменты, толпились мужики въ ожиданіи назначенной сегодня мірской сходки. Тутъ были пожилые и молодые. Нѣкоторые сидѣли на лежавшихъ у сарая бревнахъ и покуривали папиросы, свернутыя изъ махорки и газетной бумаги, и сплевывали длинной слюной. Слышалось:
— Сколько ведеръ?
— Пять.
— Мало. Надо требовать семь. А то не согласны.
— Онъ и привезъ съ собой, говорятъ, семь. Одно ведро теперь до сходки распаиваетъ, а другое подѣлитъ начальству: старостѣ, сотскому… Ну, на писаря.
— Да развѣ до сходки поитъ?
— Василій Мироновъ сейчасъ стаканъ выпилъ.
— Нѣтъ, ужъ я до сходки — Богъ съ нимъ, съ виномъ, Алексѣй Ивановичъ. — Лучше я дойду до часовни и три копѣйки на свѣчку подамъ.
Два мужика поднялись съ бревенъ и разошлись въ разныя стороны. Одинъ отправился къ маленькой часовнѣ, находящейся на концѣ деревни, другой пошелъ во дворъ Булялихи, стоящій наискось противъ пожарнаго сарая.
На дворѣ дома Буялихи давно уже дежурилъ кабатчикъ Аверьянъ Пантелеевъ. Онъ пріѣхалъ въ телѣжкѣ еще часовъ въ восемь утра и привезъ съ собой боченки съ водкой. Круглая сытая лошадь его, невыпряженная изъ телѣжки, стояла подъ навѣсомъ и позвякивала бубенчиками и мѣдными бляшками сбруи. Около него терся староста и былъ уже полупьянъ. Кабатчикъ былъ въ ажитаціи и лихорадочно пощипывалъ бороду.
Вошелъ мужикъ.
— Нашему богатѣю, Аверьяну Пантелеевичу? сказалъ онъ, раскланиваясь.
Кабатчикъ передвинулъ шапку со лба на затылокъ и, протянувъ мужику руку, спросилъ:
— Ты отъ пожарнаго сарая? Ну, что тамъ?
— Мало еще тамъ народу, но почитай что всѣ за тебя. Трынкины два брата проходили мимо. Ну, эти противъ тебя и даже хотятъ вмѣстѣ съ Антипомъ Яковлевымъ бумагу куда-то писать, коли ежели міръ…
— Да выдеретъ, выдеретъ твое дѣло. Чего боишься! хлопнулъ староста кабатчика по плечу.
Мужикъ улыбнулся и спросилъ:
— Подносить, что ли, до сходки-то? Я слышалъ, что подносишь.
— Поднести не расчетъ, коли бы люди настоящіе были, а то люди свиньи, раздраженно отвѣчалъ кабатчикъ. — Вонъ Ванюшкѣ, Буялихину сыну, поднесъ я сегодня два стаканчика, а онъ, подлецъ, на старыя-то дрожжи и не выдержалъ. Эво, въ углу валяется! А вѣдь онъ голосъ на міру. На сходку не явится — голосъ прочь.
— Вытрезвимъ къ тому-то времени, водой отольемъ. Вѣдь въ нашей власти, когда сходку назначать. А ты вотъ что… Ты поднеси-ка намъ съ Алексѣемъ Иванычемъ по стаканчику.
— Брось, староста. Ну, что за радость, ежели и ты налижешься! Вѣдь тебѣ на сходкѣ словесность нужна. Вѣдь ты начальство.
— Съ одного-то стакана? Да я, братъ, ни въ одномъ глазѣ…
— Ну, какъ ни въ одномъ глазѣ! Вѣдь ужъ изрядно пилъ сегодня. Ну, что за радость спозаранку? Вотъ выставлю міру вино, тогда и пей сколько хочешь.
— Полно. Ну, чего ты боишься?
— Какъ: чего? Ни коня, ни воза не видавши, я ужъ триста рублевъ просадилъ на угощеніе, да на подарки, а Богъ вѣсть, выдеретъ ли еще что.
— Выдеретъ, выдеретъ. Наливай намъ, сказалъ мужикъ Алексѣй.
Кабатчикъ полѣзъ въ телѣжку, вытащилъ бутылку съ водкой, посмотрѣлъ ее на свѣтъ и сказалъ:
— Фу, ты пропасть! Пока мы въ избу ходили, тутъ ужъ кто-то полбутылки высадилъ. Ну, народъ! Нате, пейте…
Онъ сталъ наливать въ стаканчикъ съ толстымъ дномъ.
Староста и мужикъ Алексѣй выпили. Показался еще мужикъ въ заплатанномъ нагольномъ полушубкѣ и съ рыжей всклоченной бородой.
— А Антипъ Яковлевъ у себя на дворѣ сейчасъ сходку собралъ. Такія рѣчи противъ тебя говоритъ, Аверьянъ Пантелееичъ, что упаси Боже! проговорилъ онъ. — Братья Трынкины тоже ему помогаютъ. Икону вынесли. Антипъ Яковлевъ заставляетъ прикладываться. Человѣкъ десять у него тамъ. Заманилъ и меня, но я убѣжалъ.
— Пущай, что угодно, дѣлаютъ. У насъ за Аверьяна Пантелеева двадцать восемь душъ печатныхъ. Вѣдь считали ужъ, сказалъ староста.