— Что это такое творится с людьми? — спросила наконец мама. Как ни занята она была пересчитыванием вещей и детей, не обратить внимание на это массовое самоизбиение было просто невозможно...
— Комары, — ответил коротко папа, однако с каким-то недоумением в глазах.
— Но почему же нас комары не кусают? — удивилась мама.
В то же самое время дети стали наперебой говорить, что
пора пройти на перрон. И семейство Гвилизовых двинулось. Тут же на том месте, где только что они пребывали в покое, люди начали подпрыгивать и бить себя. Но папа и мама Гвилизовы этого уже не видели, потому что спешили за очень быстрыми и организованными детьми.
На перрон пришли рано. Однако на поезд чуть не опоздали. А все из-за того, что опять, на этот раз у Глеба, случился приступ слабости, и даже неприкосновенности, потому что, когда папа хотел его взять на руки, чтобы нести в поезд, Глеб закричал, как резаный. И братья, и сестра тоже подняли гвалт: «Не трогай его! Ты же видишь, ему покой нужен! Папочка, пусть он отдохнет!» А потом за пять минут до отправления поезда приступ Глеба прошел, и он сам повез к вагону клетчатую сумку на колесиках, которая топорщилась от банок с вареньем.
В вагоне, не ожидая указаний, дети принялись раскладывать по ящикам вещи.
— Мама и папа, — сказал Глеб, — пора нам уже развиваться и закаляться. Папа прав: если все время нас опекать, мы
никогда не повзрослеем. Идите в соседнее купе и отдыхайте, А мы устроим здесь детскую коммуну. За порядок отвечаю я,
И папа с мамой ушли в соседнее купе и даже растерялись от полного отдыха.
— Но я даже не посчитала, — сказала жалобно мама.
— Ничего, пусть развиваются, — успокаивал ее папа.
— А если они не поладят?
— Вот тогда и вмешаешься.
Мама с надеждой прислушалась, но в соседнем: купе все было тихо и спокойно.
СПАСЕННАЯ НАХОДКА
— А пол в вагоне не провалится? — спросил испуганно Ивасик.
— А мы подложим, а мы подложим,— приговаривал деловито Глеб, подсовывая под сумку с колесами чемоданы,
— А он... там? — забеспокоилась Лиля.
Глеб раскрыл пошире молнию и под кульками с курагой и изюмом, между банкой с инжирным вареньем и банкой с персиковым нащупал камень.
Да, это был тот самый камень, который нашел в море Глеб после ночной грозы с молниями.
Еще когда в Тихой бухте силач, дернувший на себя камень, опрокинулся, потому что камень оказался неожиданно легок, а мальчишка, пинавший камень, зашиб палец, от того что тот стал неожиданно тяжел, Лиля решила, что во что бы то ни стало увезет этот камень домой и станет выступать с ним как фокусница в цирке. И когда началась паника и папа схватил ее за руку и потащил прочь из Тихой бухты, она испугалась, что теперь ей камня не видать: они-то убежали, а придут в бухту другие и куда-нибудь утянут этот камень, или бросят в море, или возьмут себе. Мама тащила за руки Ива- сика и Вову, папа — ее и Глеба, вещи же бросили на пляже. И тогда Лиля выдернула руку у папы, увернулась от него и бросилась назад на пляж, вроде бы за вещами. Прежде всего она схватила, конечно, сумку, потом наклонилась к камню — о, счастье, камень как раз был легкий. Мгновенно она впихнула его в сумку, кое-что из брошенных ими вещей напихала сверху, а то, что не поместилось, ткнула в песок и под лавку. Так пропали купальник, плавки, панама, очки, косынка и кремы — до них ли было Лиле, если она больше всего в эти минуты боялась, что хитрость ее обнаружится? Все шло, однако, блестяще. Папа уже бежал навстречу. Он ухватил ее за руку, и вскоре они нагнали своих. Потом все выбились из сил и пошли медленнее. Сумку Лиля из рук не выпускала. Они зашли уже за Ящерку, когда сумка вдруг отяжелела и плюхнулась наземь. И тут же плюхнулась на сумку Лиля и так испугалась, что побледнела. Мама бросилась к Лиле, а та только лепетала:
— Сейчас, сейчас я... Только немного посижу.
Папа принялся обмахивать ее шляпой.
— Не волнуйся, мамочка,— сказал он дрожащим голосом. — Девочка просто перекупалась. А потом, мы так бежали. Сумасшедший день. Да еще сумасшедшая ночь — они же сидели в грозу на подоконнике до поздней ночи.
— Бедная моя доченька,— сказала любовно мама.
Вова сильно нахмурился. Он-то нисколько не верил Лиле: конечно, она побледнела, но взгляд у нее был острый, а вовсе не расслабленный. «Я все расскажу маме»,— подумал он, но не знал, что рассказать.