Как бы мне хотелось устроить встречу его задницы с моим ботинком сорок второго размера, но, боюсь, в конторе это не оценят.
В таких случаях остается только пойти проветрить легкие и промочить горло.
Я ухожу.
День проходит спокойно. Я чешу: правую ногу, шею, левую щеку и левую ягодицу, правое ухо, нос, затылок и веки Пино. Бедный больной терпеливо сносит свою беду. За ним хорошо ухаживают. Он тут звезда.
Я осторожно сообщаю ему о смерти его бывшей секретарши, но Пинюш умеет мужественно принимать плохие новости, не касающиеся его напрямую.
– Бедная Япакса, – говорит он вместо надгробной речи, – она была милой и почти не ошибалась, когда печатала на машинке.
– Она жаловалась на сердце, когда работала у тебя? Он размышляет.
– Вроде нет, хотя... Погоди, я помню, что однажды вечером, когда мы вышли из бюро, она увидела дорожную аварию и чуть не упала в обморок. Мне пришлось отвести ее к врачу, который дал ей...
– Последнее причастие?
– Нет! Какое-то сердечное лекарство. Правда, многие женщины падают в обморок, увидев автокатастрофу.
Я оставляю больного, пообещав, что в ближайшее время приду для общего отчета.
Прежде чем отправиться «на работу», я провожу со знаменитым Берюрье поучительную беседу.
– Слушай, Толстяк, сегодня вечером я играю в орлянку моей карьерой, – говорю я ему. – Если выиграю, все О'кей, если нет, мне придется искать место ночного сторожа на Шпицбергене, где ночь длится шесть месяцев. Я рассчитываю на твою дружбу, твою безграничную храбрость, профессионализм, на твою находчивость и инициативность...
Он энергичным жестом отметает мои комплименты.
– От ласк собаки появляются блохи! – отрезает Людоед. – Рожай.
– Сегодня вечером я везу консула на прием.
– Ну и?..
– В его отсутствие ты неофициально явишься в поместье в Рюэй-Мальмезон.
– Опять?
– В этот раз ты обыщешь все снизу доверху и арестуешь находящихся там гориллу и секретаря.
– Ты сказал, что я приду неофициально?
– То есть без ордера на арест и не объявляя о своей принадлежности к полиции, сечешь?
– И ты хочешь, чтобы я один замел этих типов?
– Ты старший инспектор. Возьми с собой людей. Позвони. Арестуй того, кто тебе откроет, потом иди к дому и бери всех, кто в нем будет...
– А дальше?
– Вместо того чтобы везти задержанных в контору, отвезешь их ко мне, в Сен-Клу, и не спускай с них глаз до моего возвращения. Будь внимателен, ты теперь знаешь, что они легко спускают курок.
– Легко или нет, но Берюрье им не шлепнуть.
– Тогда делай то, что я тебе говорю, парень!
– А если что сорвется? – беспокоится Мамонт. – Мне дадут по ушам?
– Нет. Я тебя прикрою. Он кивает:
– Все будет сделано, как желает монсеньор!
Довольный, я гоню в сторону западного предместья.
Когда я звоню в ворота, два дога устраивают большой цирк. Сколько я ни всматриваюсь, мадемуазель Ж юли нигде не видно; возможно, горилла вышвырнул ее на улицу, как обычную шлюшку, каковой она, в сущности, и является. Меня удивит, если ее детишки будут чистокровными боксерами; в их родословной будут черные пятна, это я вам говорю.
Является амбал и успокаивает псин. Я по-военному приветствую его.
Он сухо кивает; этот малый общителен, как полярный медведь.
– Приготовьте машину хозяина, – приказывает он мне, – Она пыльная...
Я подчиняюсь. Черная машина выглядит весело, как похороны. Я выгоняю ее в парк и начинаю надраивать куском замши.
Хромированные детали начинают сверкать. Машина действительно шикарная. В отпуск я бы на ней не поехал, но должен признать, что вид у нее представительный. Закончив, я сажусь на подножку и закуриваю сигарету. На парк опускается ночь. На ветках допевают птицы. На бархатном небе высыпают звезды. Как спокоен мир, когда люди оставляют его в покое! Я думаю о трупе моего бедного Морпьона. Этот тихий человек умер слишком драматической смертью. Я думал, что он помрет посреди своих кошек и книжек, от долгой и не очень мучительной болезни. Но ироничная судьба рассудила иначе.
– Вы готовы?
Это горилла. Он враждебным взглядом косится на мою сигарету.
– Жду, – отвечаю я, бросая окурок в траву. Сев за руль, я подъезжаю к парадному крыльцу. Мое сердце сильно колотится. Наконец-то я увижу этого чертова консула! Я выхожу из тачки, открываю заднюю дверцу и с фуражкой в руке замираю по стойке «смирно», которой позавидовал бы кадровый военный. На крыльце появляются две фигуры. Одна – безукоризненная, в зеленой форме с обшитыми шнуром петлицами и золотыми эполетами – принадлежит моему старому знакомому Вадонку Гетордю; вторая – блондинке, которую я видел в окне.