Трепеща от радостного предвкушения, Маша тут же набрала заученный наизусть телефон майора:
— Алло! Федор Игнатьевич? Это Мария Кондратьева! У нас очередное убийство! Труп женщины в мусорном баке по адресу Российский проспект, четырнадцать! Я на месте. Выезжайте срочно! Жду.
Затем Мария Гавриловна позвонила Рае, дочке Алевтины, на случай, если убитая связана как-то с Марфой Лукиной и Петровыми. Подумав, вызвала участкового и управдома. Наша председательница товарищества собственников жилья, ясное дело, тут же оповестила об очередном убийстве весь дом. Одним словом, через десять минут у мусорного бака собралось все свободное от работы население микрорайона. Гордая Маша никого не подпускала к баку ближе пяти метров, дабы не случилось нечаянной порчи возможных улик возле места преступления.
На глазах у всего честного народа прибыли Пухляков, мой внук и целая следственная бригада. Майор поздоровался с Марией Гавриловной за ручку и еще раз прилюдно произнес лекцию о важности гражданской бдительности. Затем следователи деловито полезли в мусорный бак.
Тут рассказ прервался.
— Ох, об этом лучше не вспоминать! — простонала Маша, закрылась руками и заплакала.
В мертвой тишине под пристальным взором десятков глаз оперативник вытащил из мусорного бака… сломанный манекен!
Следом раздался одинокий возглас подслеповатой Надежды Абрамовны: «Расчленили!», а потом… Мне стало искренне жаль Машу. Представить невозможно, что она пережила!
Сгорая от стыда и спасаясь от града колких шуточек, сыпавшихся со всех сторон, Мария Гавриловна галопом примчалась к Люсе.
— Отказывается выходить, — серьезным голосом сообщила мне Коровкина. — Ума не приложу, где ее размещать! Предлагаю ей дождаться ночи и под покровом темноты тайно перебраться в собственную квартиру. Жить там инкогнито. Не отвечать на телефонные звонки. Никому, кроме нас с тобой, не открывать. Полная конспирация. По-моему, в этом даже есть какая-то романтика. Как ты думаешь, Вера, есть в добровольном сокрытии себя от суетного мира высокая, жертвенная поэтика?
— Тихо, Люся, ну прекрати, — попросила я Коровкину. — Видишь, плохо человеку? Поставь себя на ее место.
— П-ф! И не подумаю! — картинно повела плечами и вытаращила глаза Люся. — Вечно вы мне рот затыкаете. А у меня, между прочим, тоже горе!
Уголки коровкинского рта поползли вниз, и она промакнула сухие глаза уголком скатерти.
— У тебя-то что стряслось? — всплеснула я руками, искренне надеясь, что ее роман с Григорием Ивановичем все так же бурно развивается и не впал в застой.
— Могла бы и запомнить за… за столько лет, — Люся путем долгих и тщательных тренировок полностью изгнала из своего лексикона все, что могло хоть как-то выдать ее возраст, — и запомнить. У меня на следующей неделе этот страшный день!
Ах! Ну да! Я едва удержалась от того, чтобы хлопнуть себя ладонью по лбу. Точно, у Люси же скоро день рождения! Последнее время она отмечает его траурно. Ритуально хоронит перед домом «еще один ушедший год молодости», а затем сажает на «могилке» какой-нибудь цветок. Усилиями Коровкиной в нашем полисадничке перед домом образовалась довольно приличная клумба. В минуты черной меланхолии Люся роняет с балкона слезы на «канувшие в Лету дни веселья и неги».
— Обычно я люблю сюрпризы, — поджав губы, начала издалека Коровкина, — но в этом году хочу попросить вас, девочки. Пожалуйста, подарите мне ролики.
— Что?! — очнулась от своего горестного оцепенения Маша. — Совсем с ума сбрендила?! Может, тебе лучше инвалидное кресло подарить? Оно тоже на колесах. Будет тебя Григорий Иванович на прицепе таскать. Народ на Невском очумеет. Нет, Люся, все-таки чем дольше я тебя знаю, тем больше убеждаюсь, что у тебя с головой не все в порядке!
— Зато с ногами нет проблем, — съязвила Коровкина.
— Девочки, ну прекратите! — вмешалась я. — Хорошо, Люся. Я думаю, что мы с Машей обязательно скинемся и подарим тебе ролики. Лично мне кажется, что в занятиях спортом нет ничего плохого. Спорт — он в любом…
— Только не надо произносить этой ужасной фразы про любой сама знаешь что, — перебила меня Коровкина. — Я еще свежа. Молода. И хочу кататься!