Я объяснил ему, что отныне он лишается права ношения оружия. Он безропотно отдал мне револьвер и попросил не сообщать о случившемся в Петербург. Вогул (перед которым Гросс дважды извинялся) тоже просил меня не наказывать Гросса.
Через неделю (пятницу), когда мы перекочевали в посёлок Шалаганово, ко мне пришёл околоточный жандарм. Я сидел у костра и работал с картами. Вогул был рядом и выделывал шкуру оленя. Жандарм проверил личные мои документы и спросил, имею ли я какие ни будь просьбы. Я поблагодарил. Он взял под козырёк и попрощался. Но тут Вогул отбросил шкуру и стал быстро говорить, что Гросс человек худой и его надо арестовать. Я смутился. О том, что Гросс стрелял, я первый должен был заявить. Но ведь тогда Вогул сам просил меня не поднимать шума. Жандарму я рассказал, как всё было. Он снисходительно улыбнулся и сделал вид, что не понял моего рассказа. Затем угрожающе посмотрел на Вогула и хотел идти. Вогул преградил ему дорогу и довольно громко сказал:
— Гросс плохо делает экспедиции. — Жандарм напружинился. Вогул подвигал пальцами у своего лица: — Гросс на чёрное стекло документ ложит. А стекло прячет. А чёрное стекло шибко большое горе приносит.
— Фотографирует, что ли? — спросил я.
— Да, да, да, — с радостью, что я понял, закричал Вогул и, быстро оглянувшись по сторонам, стал рассказывать. — Я зашёл и увидел, что он делает «чик-чик», а он меня сразу стрелял. Когда я упал, то Гросс быстро стал кушать водка. А чёрное стекло, господин начальник, всегда несчастье приносит. В Березове на такое стекло моего сына один американец нарисовал, и сын потом умер…
Слушая Вогула, я насторожился. Дело принимало серьёзный оборот. Ведь снимать рукописные копии с документов «Багульника» запрещено. И вдруг фотоаппарат в экспедиции. Вогул, как мне показалось, что-то явно напутал. Может, Гросс работал при нём курвиметром, или картографом, а Вогул подумал, что это фотоаппарат? А если нет? От этой мысли у меня холод побежал по спине. Я попросил Вогула удалиться и объяснил жандарму, что настоящая цель экспедиции является государственной тайной, а если Гросс фотографирует, то является государственным преступником. От моих слов жандарм побледнел, выхватил из кобуры револьвер и шёпотом произнёс:
— Если вы разрешите, я осмотрю вещи.
Мы осторожно прошли к палатке Гросса и приступили к осмотру его вещей. Акт осмотра составил околоточный жандарм, и к данной объяснительной я его прилагаю.
При осмотре обнаруженные вещи сразу указали на то, что Гросс занимался шпионством. Если судить по снаряжению, он был резидентом кайзера. Мы решили устроить в палатке засаду и арестовать его, как только он вернётся из тайги».
— Эй, — раздался громовой голос, — выходи сюда.
Петька с Таней быстро спрятали документы в мешок, посмотрели в окно. Верхом на коне сидел Колёсников. Длинные ноги почти доставали до земли. Он сложил руки рупором и по слогам приказал:
— Дети, живо одевайтесь, я повезу вас на стойбище,
Петька выскочил на крыльцо:
— Сейчас ехать?
— А когда же? Вы с сегодняшнего дня в должности.
В сенях Таня, надевая башмаки, крикнула:
— Колёсников, надо подождать Додоевну.
— Она знает, Танюша, наши там сейчас грузятся. Но мы их ждать не будем, а поедем, и повезу я вас своей тропой, опасной, но короткой. Вещмешок свой возьмите, потому что сюда не вернёмся в ближайшие десять дней. Он повёл коня к берегу на водопой. Когда Петька и Таня, одетые, с вещевым мешком в руках, вышли из дома, лошадь уже стояла у крыльца.
— Садитесь оба.
— Мы пойдём пешком.
— Не спорить! Нашагаетесь ещё. Живо!
Петька залез в седло. Колёсников подал ему повод уздечки. Забралась Таня и крепко вцепилась в Петькину спину. Лошадь, выгнув шею, посмотрела черным глазом, хорошо ли держатся юные седоки и, по-старчески покачивая головой, без всяких понуканий пошла вслед за Колесниковым.
Тайга, потревоженная зарёй, просыпалась. Перекликались в распадках птицы. Кричала кукша. Она провожала отряд вдоль всего распадка. Отлетала по тропе шагов за сто и снова начинала горланить, посматривая на идущих глупым глазом.
Узкая тропка постепенно сошла в болото. Зачавкала зелёная жижа под копытами лошади. Серой пылью висели над болотом тучи мошки. Пахло гнилым сеном. Лошадь беспрестанно хлестала хвостом и громко фыркала, выдувая из ноздрей кусачих насекомых.
Странным берёзовым обломком стояла в болоте одинокая цапля. Не шелохнулась, когда люди прошли мимо. «Не мёртвая ли», — подумал Петька. И тут цапля показала, что она живая. Лягушка, вспугнутая лошадью, в момент исчезла в её зобе. Цапля носом, словно шпагой, клюнула ещё раз в зелёную жижу, и вторая лягушка стала её добычей. Птица сделала два шага, внимательно осмотрела кочки, стряхнула с клюва капли и снова замерла на одной ноге.
Болото кончилось глубокой промоиной. Лошадь понюхала зелёную воду и не пошла. Петька с Таней понукали её, но она, переступая ногами, не двигалась. Тогда Колёсников показал лошади кулак:
— Сейчас я тебе, Житуха, устрою выход на арену. Ты думаешь, я тебя не понял? Зря так думаешь.
Лошадь, топоча ногами, косилась на отдутый карман геолога.
— Я, ребятки, сам виноват, выработал у неё рефлекс — прыгать только за сахар. — Колёсников поднял голенища сапог, и пошёл вдоль промоины к скале. Цепляясь руками за острые выступы, перебрался на ту сторону промоины. С удовольствием несколько раз топнул по твёрдой земле, сбил с сапогов налипшую зелёную тину. Крикнул:
— Держитесь, сейчас будет воздушный аттракцион.