— Ты же меня проводишь?
— Чтоб твой отец меня прибил? — на мои слова женщина за рулем серенькой тайоты, которая и привезла нас к дому Шейкиной, странно косится на меня. Хмурюсь и добавляю еще сверху пятьсот рублей, закрываю машину и веду пьяную подругу к ее дому.
— Дома никого нет. Ну же… я ведь могу и потеряться.
— Господи, и у тебя еще утренняя тренировка, — тихо ворчу.
— А что ты знаешь о моих тренировках? — радостно визжит Любка и ее ведет немного в сторону, приходится крепче прижимать к себе, чтобы она не упала.
— Ты должна защищать мяч на поле, но, что-то мне кажется, что завтра ты будешь защищаться от похмелья.
— Это тебе кто-то из девчонок сказал? Кто? И что они тебе еще сказали? Говорил, что ты любовь всей моей жизни? — смеется Люба.
Ничего не отвечаю и молча завожу Любку в квартиру. Тут тихо и, как и говорила Шейкина, никого нет, кроме нас. Это успокаивает и, одновременно, наводит на странные мысли. Мало ли, что там надумала себе Шейкина. Сейчас как накинется на меня прям здесь…
Додумать я не успеваю. Любка резко отстраняется, потом тянется сама ко мне и целует. Врывается языком сквозь мои губы так лихо, что я не сразу успеваю сообразить, что вообще происходит.
Все, с меня хватит. Довольно!
Это становится похожим на ужасную комедию, в которой мне дали играть самую ужасную роль.
В себя я прихожу уже дома. В этом помогает мне холодный, скорее ледяной душ, рюмка отцовской настойки и сигареты, которые Глеб по привычке держит за потертым томиком «войны и мира». Из нас двоих эту книгу никто не читал, как и из родителей. Мама говорила, что в свое время ее мама, наша бабушка, очень любила творчество Льва Толстого, так зачитывалась, что чуть собственную свадьбу не пропустила.
Мне не по себе от того, что меня пыталась поцеловать подруга. Она не должна была этого делать. Выпитый алкоголь и мой неплохой грим сыграли с ней плохую шутку, на которую Шейкина повелась…
Нет, не пытайся убедить себя в том, Янина, что Любка не виновата. Виновата, еще как.
Я никому не говорю о случившемся. Чувствую себя паршиво. Стыдно, в первую очередь, за себя. И как теперь в глаза подругам смотреть?
Очень просто, как оказывается на самом деле.
Я просыпаюсь в прекрасном настроении. В том самом, в котором обычно находится палач перед занесением топора над головой потенциального смертника. Так я вижу себя.
На макияж не трачусь, никуда не спешу. Иду на утреннюю тренировку, переодеваюсь молча. Игнорировать слова девочек о том, как они вчера повеселились, удается плохо, но я стараюсь. К тому же, спасибо Борцовой. Свою фамилию она оправдывает и отвечает на все вопросы вместо меня. Видит, что со мной что-то не так, но вопросов не задает.
— А как он целуется, девочки. Не губки, а мармеладки. Так бы и съела, — с улыбкой протягивает Манька. Да так мечтательно, что глаза сами самой закатываются. Мне не нужно объяснять, о ком она говорит. И так все понятно. Единственный человек, о котором Манька Шейкина трындит уже больше получаса, — Егор!
Хотела бы я сказать, что мой Егор, но нет. С моим нынешним графиком моей может стать лишь проблемная кожа из-за постоянного грима, сбитые пальцы и лишняя мышечная масса.
Карины сегодня нет, и ее место занимаю я. Тренер поручает провести разминку, а после и саму тренировку.
Сама не понимаю, в какой момент начинаю жестить. В том плане, что мы делаем самые обычные упражнения, но я заставляю отдельных личностей делать их по несколько раз больше, чем остальных.
Девочки сразу замечают, что что-то не так, но ничего не говорят. Терпят. Сестры Шейкины не славятся большой выдержкой и рано или поздно, одна из них устанет так, что молчать не сможет.
— И что на нее нашло?
— Не выспалась!
— Да ну, серьезно? Гоняет их как коз сидоровых.
— А так им и надо!
Я слышу перешептывание Сахно и Борцовой неподалеку, но старательно делаю вид, что ничего не замечаю. Продолжаю сверлить взглядом Маньку и заставлять ее делать одно упражнение за другим. Ее ноги дрожат, дыхание сбивается… получает еще за то, что не может контролировать свое дыхание. Ведь дышать нужно правильно!