Неужели ты не понимаешь? Киви и Бломма не могли упустить такой случай. Они всегда хотели вернуться к людям. Они мечтали о настоящей семье, настоящих друзьях. Ты ведь сам хотел сбежать, забыл? Как я предлагала тебе сбежать вместе, тоже забыл?
Вопросы посыпались, как сахар из разорванного мешка. Я в самом деле забыл, что хотел когда-то сбежать. Я смирился с судьбой и просто жил. Воспоминания о прошлой жизни больше не волновали меня. Это сейчас, когда я перечитываю дневник и пишу эти строки, они снова ожили, но тогда, в тот момент, моя жизнь была там, рядом с Крапинкой. Я смотрел на нее, а она вглядывалась куда-то вдаль, прислушивалась к чему-то. В тот момент я понял, что люблю ее. И решил сказать ей об этом:
— Крапинка, я хочу тебе кое-что сказать…
— Погоди. Ты слышал?
Земля под нами содрогнулась, в глубине послышался грохот. Из трещины, которая служила входом в наше убежище, словно дым из трубы, вырвался столб пыли. Крапинка схватила меня за руку, и мы помчались вверх по склону, не думая об опасности. Возле входа в шахту облако угольной пыли было настолько густым, что дыхание перехватывало напрочь, и нам пришлось ждать, пока его не разгонит ветром. Изнутри доносился грохот обвалов. Наконец что-то зашевелилось в глубине прохода. Сначала появилась одна рука, цеплявшаяся за скалу, потом другая, потом — чье-то туловище. Кто-то пытался выползти наружу, но вдруг затих. Мы бросились к нему. Это оказался Бека. Вскоре, вся в саже, из шахты выбралась Луковка. Задыхаясь и кашляя, она повалилась на землю рядом с Бекой. Одна ее рука была веревкой привязана к груди.
— Что случилось? — спросила, наклонившись к ней, Крапинка.
— Обвал, — прохрипела Луковка.
— Кто-нибудь там есть?
— Не знаю, — она убрала грязную прядь с неподвижного лица Беки.
Мы зажгли факелы и, переборов страх, отправились в темноту шахты, окликая своих друзей. Наконец чей-то голос отозвался: «Мы здесь. Здесь. Идите сюда». Пробираясь сквозь тучи угольной пыли, мы двинулись вниз по центральному тоннелю, а затем свернули налево, в боковое ответвление, которое вело в зал, служивший нам общей спальней. У самого входа стоял Лусхог. Его лицо, волосы и одежда были покрыты толстым слоем черной пыли, а на щеках светлели дорожки от слез. Окровавленные пальцы тряслись. В зыбком свете факелов я разглядел спину Смолаха. Тот стоял возле завала и отбрасывал в стороны обломки камней. Больше никого не было видно. Мы присоединились к нему и тоже стали разбирать гору обрушившейся породы, которая вздымалась до самого потолка.
— Их засыпало, — дрожащим голосом промолвил Лусхог. — Мы бы тоже сейчас были там, если бы не вышли покурить. Они там вроде стонут…
— Мы видели Беку и Луковку, они уже снаружи, — сказал я.
— Эй, вы там живы? — прокричала Крапинка, прижавшись ухом к завалу. — Держитесь! Мы вас вытащим!
Мы работали до тех пор, пока не вырыли небольшой проход, в который смог бы пролезть Лусхог, известный своей невероятной способностью к трансформации. Он юркнул туда и исчез. Через какое-то время Крапинка прокричала в отверстие:
— Видишь что-нибудь?
— Копайте, — раздалось в ответ. — Тут кто-то дышит.
Ни слова ни говоря, мы принялись расширять лаз. Мы слышали, что Лусхог там, внутри, тоже роет навстречу. Каждые несколько минут он разговаривал с кем-то, явно его подбадривая, а потом кричал нам, чтобы мы работали быстрее. Мы рыли изо всех сил. Мышцы болели, пальцы стерлись в кровь, во рту и в горле першило от пыли. Крапинка сбегала наверх и принесла еще один факел.
— Бека — гад! — прорычала она. — Они ушли. Думают только о своей шкуре.
Наконец нора стала настолько широкой, что и я смог протиснуться туда. Перебравшись на другую сторону, я чуть не столкнулся в темноте с Лусхогом.
— Осторожней. Она внизу, вот тут, — сказал он тихо.
Я протянул руку и ощутил под ней чье-то холодное, неподвижное тело. Это была Чевизори. Она лежала на спине. Ее ноги погребла груда обломков.
— Она жива, — прошептал Лусхог, — но у нее наверняка раздроблены кости. Я один не могу ее вытащить оттуда. Помоги, — вид у него был совершенно подавленный.
Камень за камнем, мы стали осторожно высвобождать ноги девочки. Согнувшись под тяжестью очередного куска породы, который одному, действительно, было сдвинуть не под силу, я спросил Лусхога:
— А что с Раньо и Дзандзаро? Они живы?
— Вряд ли, — он кивнул на многотонную кучу угля, которая возвышалась над тем местом, где они обычно спали.
Оставалось только надеяться, что смерть настигла их во сне и они ничего не почувствовали. Но не думать о них мы не могли. Риск еще одного обвала заставлял нас торопиться. Чевизори застонала, когда мы убрали последний камень с ее левой лодыжки. Мы подняли ее на руки и понесли к лазу. Одна ее нога болталась, как тряпка, и Чевизори стонала при каждом нашем шаге, пока не потеряла сознание. Я пролез вперед, потянув ее за собой, а Лусхог подталкивал сзади. Хорошо, что она потеряла сознание, иначе не вынесла бы такого мучения. Когда мы выволокли ее под свет факелов, Смолах глянул на ее ногу и бросился в угол, где его стошнило.