– Гордиться? – на лице матери появляется отвращение. – Значит так, Марья. Если тебе нравится этот подменыш, забирай его себе. Воспитывай из него ведьму, гордись его успехами, делай что хочешь. Я к нему больше не подойду. Я его боюсь и жить рядом с ним не желаю!
– Ты с ума сошла, Люба? – голос старушки холоден, как лед. – Матрена – твоя дочь! Твоя! Как можешь ты так гадко о ней говорить? А забирать ее к себе я не стану. Ты ее родила, ты ее и воспитывай.
– Хорошо, – голос матери тоже становится ледяным. – Тогда я отдам ее в приют. Я еще молода. У меня еще будут дети – обычные, нормальные дети с нормальными глазами и без всяких там колдовских печатей…
Я тряхнула головой, отгоняя от себя видение.
Говорят, с возрастом детские воспоминания у людей стираются. Остаются отдельные эпизоды, и не понятно, реальны они или нет. Я же на сто процентов уверена: разговор матери и деревенской ведьмы был на самом деле.
Я знаю это наверняка, потому что моя память сохранила еще один интересный эпизод.
…Я сижу на чьих-то коленях. Большая мягкая рука ласково прижимает меня к чьему-то теплому телу, а другая заботливо кормит чем-то сладким и вкусным. Вокруг стоит толпа – много веселых улыбающихся людей. Их лица кажутся размытыми. Единственное, что я вижу ясно и четко – это глаза. Множество зеленых и черных глаз окружает меня со всех сторон.
– Какая она маленькая!
– Какая хорошенькая!
– Так бы зацеловала ее с ног до головы!
– Корми ее лучше, Малаша! Пусть станет большой и красивой.
Мою макушку нежно целуют чьи-то губы.
Внезапно толпа исчезает. Меня обдувает горячим воздухом, а перед лицом появляются еще одни глаза – большие, желтые, с длинным кошачьим зрачком. Тот, у кого я сижу на коленях, крепче прижимает меня к себе.
– Хороша, – негромко произносит мелодичный мужской голос. Он звучит так холодно, что мне становится зябко. – Но слишком уж мала. Когда за ней придут, вернешь ее родителям.
По мягкой руке проходит волна дрожи.
– Но господин…
– Ты слышала меня, Малаша? Ребенка надо отдать.
– Но я… Как же…
– Не переживай, – в холодном голосе слышится усмешка. – Скоро она вернется к нам сама…
Я снова тряхнула головой.
– …она и правда умнее Маньки оказалась, – вновь донесся до меня голос бабы Паши. – А уж как людей пугала – страсть. Идет, к примеру, Иван Николаевич от Кабарихи, несет в кармане пол-литру, а Матрена ему говорит: «Вылей, дядь Вань, свое пойло. Ты от него сначала ослепнешь, а потом помрешь». Иван Николаевич, конечно, заругается, но поллитру выльет. Потому что Усовой перечить себе дороже. Ни разу она в таких делах не ошибалась. Или, например, начнет Егоровна жаловаться, что у нее голова болит и давление скачет, а Матрена ей травяной отвар поднесет, какие-то слова над ним пошепчет, и у Егоровны боль, как рукой снимет.
– Разве это плохо? – удивился Матвей. – Девушка вам помогает, а вы ее ругаете. Еще и обзываете по-всякому.
– Так-то Матрена, конечно, молодец. А ругаем мы ее, потому что боимся. Тут уж волей-неволей задумаешься: что будет, если она милость сменит на гнев? Представляешь, Матюша, какую страшную гадость может учинить эта ведьма?
Если б да кабы, да во рту росли грибы…
Я поморщилась и вышла из-за сарая на дорожку.
– Добрый вечер, соседи.
Матвей при виде меня улыбнулся, Прасковья Петровна вздрогнула.
– Здравствуй, Матренушка, – нарочито ласково сказала она. – Куда это ты собралась на ночь глядя?
– В баню. Я сегодня полдня наводила в доме чистоту и теперь грязная, как кикимора.
– Так ведь на дворе вечер, Матрена, – удивилась соседка. – Какая может быть баня? Ты ее до полуночи топить будешь.
Я пожала плечами.
– После полуночи в баню ходить нельзя, – заметила баба Паша. – Обдериха осердится. Полночь – это их с банником время.
– Вы правда считаете, что мне стоит этого бояться? – усмехнулась я.
Соседка бросила на Матвея выразительный взгляд.
– Что ж. Беседуйте, не буду вам мешать, – я улыбнулась и пошла дальше.
– Легкого тебе пара, Матренушка, – едва слышно пробормотала мне вслед Прасковья Петровна.
***
До бани я добралась в сумерках. К этому времени небо окрасилось в синий цвет, все вокруг поблекло и потемнело, зато в лесу во все горло распевали птицы.
В старом колодце, расположенном за деревенской околицей, я набрала воды, достала из кармана электрический фонарик. В бревенчатом домике не было электричества, и мне не хотелось налететь в темноте на лавку или удариться головой об дверной косяк.
В бане оказалось тихо, холодно и пыльно. Прасковья Петровна была права – чтобы подготовить это место к водным процедурам, надо потрать ни один час. Впрочем, для меня это не имело значения – мыться здесь я вовсе не собиралась.