В день, когда Софа снова отправилась в университет за документами, она решила наконец выбросить эту несчастную маску. И вскоре пожалела. Обойдя три аптеки, она слышала только «Закончились маски, девушка». В четвертой маски были, но продавать защитную маску клиенту без маски строго запрещалось. Пришлось возвращаться домой за своей потрёпанной подругой – впитавшей в себя пыль, запах Софиных губ и сор из кармана пальто.
Только благодаря этой маске Софу пропустили в официально закрытый на карантин университет и разрешили пройти к ректору. Всё оказалось и вполовину не так пугающе. Кажется, Максим Сергеевич даже не помнил, кто такая эта Софья Дурманова, и училась ли она на филологическом.
Куда же делся страх, который вводил Софу в оцепенение ещё пару дней назад? Он сжался, проиграл и ушёл в тень. Потому что на поверхность выплыли намного более пугающие вещи. Смирение и добрая жалость Оли, недоступный телефон Лили и Сашка, отвечающая на сообщения раз в три часа. И все это в четырех стенах, которые то и дело окрашивались в напоминания, что никого кроме Софы здесь не будет.
Поездка в университет была счастливым бегством, избавлением. И люди, бог мой, люди! Смешливые, шумные, бесцветные и угрюмые. Живые, физические!
– Вы на следующей выходите? – учтиво прикрикнула женщина позади.
А Софа не нашла сил ей ответит. Только кивнула – спешно и мелко. Рядом с ней стоял молодой человек, и в переполненном вагоне зацвело время и пространство. Его покатое плечо качалось и скользило по плечу Софы, а когда вагон извилисто вздрогнул, они на несколько мгновений соприкоснулись. И ни лицо этого незнакомца, ни его взгляды или мечты не были важны. Потому что Софа ощутила спешку, суету, напряженность и ожидание. Одно тонкое касание, а люди вокруг стали такими понятными и любимыми.
Ему – этому парню – было неуютно, он то и дело дергался, чтобы поправить узкую куртку. Это движение было привычно и изучено. Софа почувствовала раздражение, усталость и смирение – надоевшая, старая вещь, которая уже не по размеру, а еще одну весну переживёт. Вместе с тем он переставлял ноги, косил влево, к Софе. А это уже следствие искривления позвоночника. И здесь ощущалась тяжесть, неловкость, подвешенность в собственных движениях, что казались чужими, как это обыкновенно происходит при проблемной осанке.
А за границей этого секундного контакта был сырой сквозняк, искры, бесчисленные тоннели впереди и позади, люди, движущиеся в такт огромным вагонам, подскакивающие на каждой развилке. И стекла блестели, и плавно замедлялся ритм, и все крепче хватались за поручни пассажиры. А Софа объяла каждую деталь этого всего, лишь коснувшись чужого плеча.
– Так выходите?
Она вышла.
И дни должны были тянуться именно так: лениво, с долей страха перед неизвестностью, тяжело, но терпимо. Мелкие кафе закрывались, голосовые сообщения, тысячекратно переданные, призывали покупать продукты и ни в коем случае не вакцинироваться. Люди прятались за масками, а маски прятали под полки магазинов, чтобы перепродать подороже.
Всё могло пройти безболезненно, если бы… если бы у Софы не засорилась раковина. Прошло три дня без людей – документы из университета на руках, холодильник не пуст, в подъезде удушливо висит запах хлорки и разбавленного спирта. Но утро началось не с кофе на миндальном молоке, а с кучи холодных ошмётков макарон и лавровых листов, что медленно бурлили в мутной от жира воде. Софа только начала вымывать оставшуюся с вечера посуду, как вода хлынула обратно, выхватив со слива кусочки того, что так ладно уплыло туда минутами ранее.
– Бляха, да как оно… – прошипела Софа, отскакивая в сторону.
Она простояла так восемь секунд. По рукам – инструменту её реальности – струились не прикосновения, а взбухшие лоснящиеся капли, а к нежной тыльной стороне, уготованной для поцелуев, липли кусочки дурно пахнущих маслянистых комков.
– Да а как вы на дом не выезжаете? У меня раковина же дома, – втянув голову в плечи, сказала она.
К тому моменту руки были вымыты, а две сантехнические компании обзвонены. И уже в третьей из них Софа получала отказ.