– Не вовремя это все. Мало того, что тебя числанули в середине семестра, так еще документы хрен достанешь, – скривилась Саша, потирая уголок от пачки сигарет.
Лиля поправила пеструю шаль на плечах и мягко отодвинула стул.
– Не тяни, Софья, – строго взглянула она. – Это душегубительная привычка. Они тебе уже не судьи. В твоих руках инструментарий: свобода и открытый мир…
– Короче, забирай доки и вали из этой шараги, – перебила ее Саша. – Чмоки в щеки.
Она торопливо побежала к выходу. Лиля проводила ее возмущенным взглядом, и через полминуты встала следом. Ушла она без прощаний.
Лиля никогда не обнимала при встрече, не целовала на прощание. Вместо кожи на чужой коже у неё были крупные пышные жесты. Но как она касалась себя! Перехватывала пухлыми подушечками пальцев мочку уха, тянула, проводила по бархатному рёбрышку. Потом легонько накрывала шею ладонями, как драгоценным ошейником, как колье – непревзойденный шедевр ювелирного искусства анатомии. Тонкая кожа с мраморным узором – в ней есть кровь, но не жизнь – а дальше только тени по сухожилиям-трубочкам и непомерно длинные пальцы. Софа могла почувствовать сухой мороз, словно Лиля хватала ее шею, словно под сгибами пальцев бился её собственный пульс.
Если бы Софа жила прикосновениями Лили, это были бы сумерки перелома – когда перед глазами стоит заполненная закатным светом комната, но тени уже тянутся к голым щиколоткам. Когда от книг плывут алые символы, утопают в бокалах с шампанским, а дальше по коридору – любому, черт возьми, но бесконечно длинному – раздавались бы голоса, предсмертные стоны и страстные рыдания. Ничего правильного, ничего понятного и идеального. Лиля редко касалась Софы, но каждый раз её с головой накрывала эта своенравная, безупречная женственность. Как один человек мог быть таким манящим и отталкивающим? Отвратительным в своей запутанности, неделикатности и восхищающим тем же самым?
Софа, не поднимая головы, зыркнула по сторонам. Толпа, словно сцепленная густым мёдом, текла к выходу из столовой. Им было, куда идти. Ей, строго говоря, тоже.
-
Молния на ботинках заедала, разъезжалась только до половины, а дальше обувь приходилось грубо стягивать. С лестничной клетки тянуло пережаренным луком и сыростью. Софа отодвинула ботинки к пакету с продуктами и торопливо прикрыла входную дверь. Только не разбудить Кирю. В этот момент из глубины квартиры, через открытое окно, начинают гудеть громкоговорители. Монотонно, глухо. Софа смотрит на экран телефона – два часа дня. У этих обращений не было графика и разобрать их содержание никогда не получалось.
– Это какая-то тревога? – разбирая чемодан, спросила она в свой первый день здесь.
– Не парься, Сонь. Это по всему Приморскому району так. Не знаю, зачем, может, чтобы оборудование не застаивалось, – объясняла ей когда-то Оля.
Это было полтора года назад. Они с Олей познакомились до софиного переезда и студенчества, когда находились в разных городах. И еще тогда Оля пообещала, что жить они будут вместе – на совершеннолетие ей подарили квартиру в спальном районе Петербурга. Они стали подругами в сообщениях, в тех же сообщениях полюбили боль и надежды друг дружки.
– Я же говорю, не переживай, – еще раз попыталась успокоить ее Оля в день переезда. – Ну какие бедствия могут быть в Питере? Разве что «чайники» на Невском. Ой, кстати, не вздумай к ним идти.
Они всю ночь проболтали на кухне, глядя на
болотно-багряные многоэтажки и сизые сумерки за окном. А через полгода Оля на этой же кухне показала положительный тест на беременность. Так и появился в их жизни Кирюша – большеглазый, как Оля, и неугомонный, как его безымянный папаша. Его Софа никогда не знала, а Оля больше и знать не хотела.
– Ляль, ты в комнате? – шепотом спросила Софа.
– Нет, – прошелестело из дальнего угла.
Страдальчески нахмурившись, Софа подняла оглушительно шуршащий пакет и на согнутых ногах покралась в кухню. Других вариантов не было – в квартире была только одна комната. Оля поднялась со стула и прикрыла дверь, после чего они обе выдохнули.
– Руки сначала помой. И водкой сбрызни, – напомнила Оля, разбирая продукты.
Прямоугольная кухня с трудом вмещала их обеих. Чтобы пробраться к раковине, Софе пришлось передвинуть стул и закрыть дверцу стиральной машины. Голубоватый кафель, гарнитур из тонкого дерева, тряпки из старых футболок. Початая бутылка дешевой водки у раковины – вместо антисептика. И прохладный март, вносящий свежесть и жизнь через приоткрытое окно. Раньше в квартире Оли пахло свечами и табачным дымом. Теперь – молоком и гипоаллергенным порошком. Год назад они обе обрезали волосы по плечи. Софа сохранила стрижку. Оля же круглосуточно ходила с собранными на затылке волосами. Они больше не были так похожи. Они стояли спинами друг к другу. Тишину прорезал механизированный, устрашающий голос из окна. Голос тревожных улиц и иллюзии порядка.