Как по-разному прощаются люди! Леся – вся краткая, рваная в словах, но легкая. Дружелюбная даже. И прощание у нее такое же. Оля прощалась иначе. Сегодня утром она стояла в растянутом свитере и усердно разглядывала ковер в прихожей. Тыкала носком в свалявшийся ворс, хмурила нос-картошку на редкие пятна от уличной грязи. Словно старый ковер – самая большая её проблема.
– Не обижайся, Соф. Я тебе всегда рада, ты же знаешь.
Софа не обижалась. Не умела. Просто вежливо кивала, пытаясь уместить пять сумок в двух дрожащих ладонях. Думала вовсе не о том, что Оля – неправа. Софа знала, что и так задержалась в чужом доме. Просто раньше ей казалось, что он не чужой, но и это только её промах. Попрощалась Оля словами “Ни пуха. Люблю тебя”. Софа болезненно мечтала услышать еще что-то. Хоть намек на ласку, на сожаление. Что угодно, дающее ей повод вернуться потом. Но Киря заплакал где-то на кухне, и стало понятно, что этот дом уже забыл о Софе.
Переехать пришлось в соседний район. У Сашкиной сестры там была квартира. Сначала Софа думала, что сможет пожить у самой Саши, но она как раз сошлась с бывшим парнем. В последний раз они расстались, потому что он затушил сигарету о Сашино запястье – причем, её собственную. Мол, пусть бросает курить, ей еще рожать. Курить Саша не перестала. Любить подонка – тоже.
Может, стоит ей позвонить? Просто узнать, как дела. Софа вздохнула. Не стоит. Она дернула на себя дверцу холодильника. Леся, разумеется, выключила его. И вот, пустые, тёмные полки скалились на Софу. В лицо ударил запах стоялого металла и пятен на стенках. И где-то там, в самой глубине, между подтеками и разводами Софа снова видела черную краску. “Тебя прогнала даже Оля”.
-
Человек привыкает ко всему, кроме неприкаянности. Заехав в новую квартиру утром, Софа провела весь день за переходами из ванной в комнату и вновь и вновь. Словно где-то там появятся понимание, любовь и подсказка. У неё осталось ровно три тысячи четыреста двадцать шесть рублей и студенческий проездной, который ещё не заблокировали. Пока Софа училась, стипендия и мамины финансы спокойно покрывали все её расходы: вещи из весовых отделов секонд-хэндов, кофе из ларьков у метро и клюквенное пиво. Мама так и не узнала, что студенчество дочки подошло к концу, и знать ей пока не следует. Такие вещи не скажешь по телефону. Такие вещи, казалось Софе, вообще не скажешь.
Другое дело – дома. Взяться за ладошку с россыпью пигментных пятен, погладить по выступающей округлой косточке над запястьем, окунуться в безопасное, открытое, земное. Ощутить дрожь и не выпустить из рук, пока не объяснишь все до конца. Чтобы понимать маму – родную и известную, – как не поймет никто. Чтобы её пульс заряжал жизнью и вдохновлял на слова о другом будущем, пусть и без высшего филологического. И чтобы родные объятия накрыли Софу осенним листопадом. Они означали бы признание конца, но веру в новое начало.
А нового начала пока не предвидится.
– Но все, абсолютно все женщины… – доносилось с экрана ноутбука.
На нём играла запись концерта какого-то современного комика. Софе было необходимо, чтобы кто-то шумел на фоне, пока она помешивает овощную смесь в сковородке. Иначе одиноко, иначе придется признать, что так и будет. Но вот брокколи уже начали подгорать, а в концерте началась часть оригинального юмора про женщин. Софа поспешно пролистнула вниз и ткнула на иконку первого попавшегося видео.
Это было небольшое интервью рэпера и его супруги. Могло быть хуже. Софа опустилась на постель, крепко удерживая тарелку. Дома ей не разрешали есть в кровати, у Оли это тоже не поощрялось – кровать-то было одна на двоих. Какой-никакой, а новый опыт. И вот, посреди этой крохотной комнатки, с тарелкой пережаренных с чесноком овощей, Софа вдруг подумала, что всё не так страшно. Тоскливо, неопределенно, но какой ещё может быть жизнь в двадцать лет?
Всяко лучше, чем пару месяцев назад, когда получалось только плакать и смеяться от того, как долго плачешь. Отчисление из университета раздавило её. Спасал только пример Оли, которая бросила всё на последнем курсе из-за беременности. Софа совсем перестала слушать интервью и отставила тарелку на покрывало. В желудке переворачивалось и застревало. Она потянулась к телефону. Написать Оле, показать, что совсем не обижается! Она ведь так её любит, так верит в её правоту. А Оля, быть может, этого и не знает.