Слушая попутчика, который вдруг принялся уходить от главного направления. Чтобы потянуть нить выступления в нужное русло, осмелился налить вина в поездные стаканы, в которых нам принесли вполне приличный чай. Его выпили пару часов назад, как только бросили портфели под сидения. Праздничный Барнаул ещё долго заглядывал в окно своими огнями, а мы думали о родных. Конечно, они не забудут нас, и поднимут фужер за тех, кто едет домой. Вот и мы, коснувшись стаканами, подумали о родных, что нас ждут.
– Перед ужином пришла дежурная сестра из детского отделения, – продолжал спутник. – И говорит, значит, что нужно молока, чтобы накормить близнецов, которых утром перевели из родильного отделения. Могли бы, и домой выписывать, но что-то врачу показалось не совсем стабильным. У мамаши молоко пропало. Явление не редкое, но в другое время и незаметное. Перед праздником в больнице – тишина и покой. Кто в самоволку отправился, кто выписался подчистую. Накормить детей некому. Роженицы со своими крошками – дома. Дала медсестра Вовке Лисицыну флакончик под молочко и адреса бывших наших постоялиц. Просит быстрее добыть нужный продукт кормления близнецов. Понятно, дети тоже хотят праздник встретить. Голубой огонёк им не нужен, а вот чего-нибудь пососать из бутылочки – другое дело.
Ночь тёплая. Снежинки, как мотыльки, на стекло шмякаются. Из окон свет ёлочных огоньков брызжет на сугробы палисадников. Остановился в ближнем переулке. Стучит Вова. Тихо. Никто не открывает, но музыка слышна. Дёрнул я дверь, и вхожу. Крючок взбрякал. Ждать нам некогда. Выходит паренёк в синей майке. Поздоровались быстро.
– Мы из больницы, Нам бы молока, – подаёт Вовчик бутылёк. Парень спокойно берёт, ставит на стол, достал из холодильника двухлитровую банку с белым напитком…
– Есть кипячёное, – суетится хозяин.
– Нет, – машет рукой Вова. – Нам это… нужно женского молока. Покормить некому близнецов. Все выписались мамаши.
Смотрю на фельдшера, давлюсь смехом. Стоят парни, и друг на друга смотрят. Слышно, как ресницы стучат.
– У нас в детском отделении дети голодные. У матери нет молока в нужном объёме, – начинает вновь пояснять Володя. – Все уже родили, кому кого надо и уехали. А молока нет.
Паренёк сообразил. Поставил банку. Конфузливо вытирает лоб.
– Откуда. Сами начали прикармливать.
Тут вышла хозяйка. Из себя небольшая, как школьница, а глаза добрые и радостные. К столу зовёт свои сковородки, кастрюльки начала откупоривать. Мальчишка в холодильнике шарится. А мы – к двери. Извините, говорим, дети у нас. Они огорчаться начали вдвоём. Мы поздравляем с Новым годом. На Снегурочку Вова не походит, но у меня тогда борода отрастала.
Едем дальше. Останавливаемся у большого дома. Тютькины. Кто их не знает. Собаки цепи рвут от негодования, как пролетариат. Заходим. Веселье до потолка в самой кухне. Тут ребёнку рады. Малыши не реагируют на подобные демонстрации. Вырубили магнитофон. Нас за руки, и волокут волоком к столу. Отыскал я глазами хозяйку, махнул. Вова взялся заученно объяснять:
– В детском отделении молока нет, а малыши голодные – двое, кормить их пора, но никто не может.
Народ весёлый покатывается по стульям и лавкам.
– Погодите, – просит хозяйка. – Дело-то важное.
– Нечего годить, – вывернулась вперёд бабушка-калабушка. – У нас ребёнок высасывает. Не вздумай, Райка.
– Мама, там дети, – берёт флакон рыжая Рая…
Мужик её на нас животом, как взаправдишный сумоист, наступает, будто бы он должен молоко произвести. Вот думаю, дунуть бы тебе промеж рогов, чтобы понимал ситуацию. Народ начал на нас незлобно, но пристально смотреть. За стол не волокут, а наоборот – Райку задвинули куда-то. Пузырёк наш Вове толкнули в белый халат.
– Я его хорошо знаю. – Ворчит Лисицын, бумажку вертит с адресами.
Подъехали к двухэтажному дому, определились с квартирой. Встречает нас вообще знакомый мужчина, на инкубаторе цыплят выпаривает. Да я его часто вижу в библиотеке. Жуть, как быстро книжки читает. Я одну за две смены с трудом одолеваю, а он за сутки «Идиота» перелистывает. Вова за своё:
– У нас детское отделение без молока осталось. Все уехали, а детей некому теперь кормить. Поэтому ваш адрес нам дала медсестра Примакова.
Иван тащит нас в квартиру. Зовёт жену и ржёт.
– Надя, к тебе дояры приехали с ведром. Молока просят литров пять, – закатывается мужчина, как ненормальный. Приходит жена хозяина и, молча, берёт бутылочку. Хозяин открывает шампанское, расставляет фужеры. Один вдруг убрал: – Коля, ты рулевой, как наша партия. Медслужба должна поднять фужер, а то молоко не отдадим.
Вова принял вино, грибом закусил маринованным. А тут и Надежда наша вышла с виноватым лицом. Молока немного. Только дно скрыло.
– Недавно кормила. Через три часа приезжайте.
Извинились, как водится. Поздравили с праздником. Переругиваемся, но дальше едем. Вот новый адрес. Дом с мезонином. Гараж и сараи, рубленные из кругляка. Теплица блещет из мрака окнами стеклянными.
– Кто? – раздаётся неласковый голос у ворот.
– Из больницы, – объясняет Лисицын фельдшер уверенно.
– Молока нет, – говорит суровый голос, – Ничем не можем помочь. …Спит жена. Устала.
– Заходите, – слышим из сеней. – Позвонила медсестра. Быстро…
Мужчина смотрит на нас волчьим взглядом. Не моргает красными веками. Гляди, гляди, – думаю, – лишь бы молоко было. Стоим, переминаемся. Вышла через положенное время и подаёт бутылочку.
– Хватит ли? На ночь? Двое – не один. Если не хватит, то приезжайте.
Благодарим мы их. Руку тискаем мужчине, словно он тут главный в нашем деле. Тот всё ворчит, но не очень зло и почти виновато.
К машине торопимся со всех ног. История могла бы, и кончиться на этом месте, но не вышло, так как мы хотели. Вова с бокала слегка опьянел, у него расслабла координация движенья рук. Задел карманом с бутылочкой о дверку. …Как его приспособило? Бутылочка вроде как из прочного стекла была, но дверка оказалась прочнее.
– Пошли, – говорю, – обратно, дети ждут.
Вове совестно. Не хочет объяснять, что такой полоротый, и кокнул молоко детское, лишив близнецов ужина.
– Где опять столько надоит? – вопрошает Владимир и колотит себя по лбу. Осколки из мокрого халата на дорогу уже высыпал. Корит себя медицинскими терминами, называя то диспепсией кошачьей, то диарей тараканьей.
– Из двора во двор мечемся, как скипидаром настимулированные. Везде нас тащат за стол, рукава у шубы оторвали напрочь. Обижаются, если быстро отказываемся…
Наполнил я вагонные стаканы. Как раз проехали разъезд «Победим». Выпили за тех, кто на посту. Николай Иванович оказался запасником, а служил на чукотской заставе, на самом скалистом берегу Тихого океана. Пробежала проводница с флажками сигнальными на поясе. В век электроники живём, а ничего надёжнее не придумали. На кораблях тоже флаги развешивают, чтобы знали, что за праздник на судне.
– Предлагают всего, но молока нет. Одна заболела, другая с малым ребёнком уехала в гости. Коньяк есть – молока нет. Бабулька одна сказала, что живёт какая-то приезжая дева с дитём, а о муже ничего не говорит. Получили мы адрес. Поехали на Оторвановку. Так у нас длинную улицу называют, что у самого бора проходит.
Калитки нет, плетень упал, но дорожка расчищена. Стучим и входим. Сидит перед столом настоящая дева с длинной белой до пола косой и распашонку цветными нитками расшивает. Стоим и смотрим на это чудо. Комнатка одна, но светлая и чистая. На столе в кувшине ветка сосновая. Глаз не можем отвести от хозяйки. Одета не так, как наши девки одеваются. Может, к празднику принарядилась. Кофта расшита узорами разными. Носки тоже в каком-то орнаменте весёлом. Поздравили мы девушку с праздником. Она заботливо вспыхнула зелёными глазами, а у меня сердце заторкалось, как у больного аритмией.
– Все выписались у нас в больнице, а детей накормить надо, – принялся Вова пояснять, но не может правильно высказаться. То ли сказалось сельское гостеприимство, то ли обворожительные пухлые губы сбивают с толку. Кое-как у него получилось внятная речь. Я – молчу, как будто во рту горячий пельмень. Видел разных девушек и женщин. И симпатичных, и очень, очень распрекрасных. А эта – не сказать, что броская, а наоборот. Но глаза как рентген прошивают, как проникающая радиация. Ты её не видишь, а она тебя уже изрешетила излучениями – от альфы до гаммы.