Но жжение улеглось только тогда, когда крошки таблетки оказались в желудке с несколькими глотками воды.
Кстати о воде. Пить хотелось смертельно. И есть хотелось смертельно. А ещё отлить. А ещё под горячую воду.
С горячим душем Дайан напортил, но, к счастью, уже после того как напился, съел бутерброд с салатом и ветчиной и отлил. Бессердечное либидо, расшевелившееся под потоками горячей воды, завелось с первой минуты. Да так, что Дайан привалился спиною к стене, одновременно пытаясь отплеваться от воды и хватать ртом воздух, потому что его вдруг оказалось катастрофически мало. Воздух выгорал в его теле, которое вспомнило, что творилось с ним на протяжении предыдущих вечера и ночи. Следом за сенситивной памятью вернулась память вербальная, и Дайан вспомнил, что говорил Джону. Говорил немного, потому что очень часто его рот был занят либо членом Сойера, либо животными стонами. Но, когда мог говорить, это была какая-то первобытная грязная похабщина, которая даже близко не была ему свойственна.
Дайан мучительно застонал от неловкости, вспомнив следом то, что отвечал ему Джон. Назвать Джона говорливым в постели было бы излишним, но этой ночью тот ответил на каждую сальную пошлость, что подкидывал ему Дайан. И выполнил всё, чего тому хотелось.
Дайан отключил подачу воды и вышел из-под душа, осматриваясь в поиске полотенца. То лежало на полу, полувлажное со вчера, там, где его бросил Джон. Дайан достал из шкафа свежее и сухое, наскоро вытерся. Он спешил, потому что давшая ему несколько часов сна, запрятанная глубоко в животе, свёрнутая, возбуждённая пружина звенела и обещала вот-вот развернуться, прорывая кожу и снося едва окрепшее рациональное начало. По ногам снова густо и душно потекло.
Дайан забросил полотенце на держатель и уже через пару секунд был у кровати, смотря на светящиеся в темноте белья широкие плечи и спину Джона, который спал лицом вниз. Дайан заступил коленом на кровать, оперся ладонями, намереваясь подползти на четвереньках ближе.
Но Джон в этот момент поднялся на локте, обернулся: абсолютно проснувшийся и глубоко втягивающий носом воздух. Аромат Дайана сказал всё за того самого. Сойер ухватил его за руку, заволакивая под себя.
Дайан спешил и подавался под ним как мог, охватывая в колени, а следом всеми ногами.
Джон погрузился в него с бесстыжим мокрым и хлюпающим звуком.
Дайан задрожал, чувствуя холод по всей коже, который почти мгновенно был сожжён гудящим пламенем похоти.
То, что началось после, перепугало Дайана до полусмерти. Но он ничего не сделал для того, чтобы это прекратить. Потому что не хотел.
Джон двигался в нём глубоко и медленно.
Дайан соскальзывал и снова пропускал его глубже, прижимая к себе руками по спине и за шею. Ощущение глубины смешалось с нарастающим ощущением постепенного, но неотвратимого раскрытия. Дайан почти замер, прислушиваясь к себе.
Движения Джона стали медленнее и словно труднее и тяжелее, пока тот совсем не остановился, хищно дыша в шее Дайана. Член его увеличивался шире и толще с каждой секундой, пока Дайан не поверил, что, ещё немного, и его разорвёт под тяжело замершим Джоном. Давление на слизистую заднего прохода было таким диким, что Дайан поверил и в то, будто он полон только членом Джона, который смял все внутренние органы и вот-вот примется деформировать тазовые кости.
Ощущения бились на грани выносимого. А потом что-то совершенно новое, однозначно, что омежье, хлестнуло кипятком от ключиц до паха, дёрнулось, сжалось в острой судороге, заставило тонко закричать.
Дайан не узнал своего голоса. И почти не узнал лица Джона, когда тот поднял голову и посмотрел на него. Зрачки Сойера стали узкими, словно игольные петли, зверскими, черты лица заострились, а клыки опустились с обеих челюстей, сжимаясь в жуткий замок. Джон укусил его, неглубоко, но снимая слой кожи по шее над ключицей. Боль была омерзительной и скоблящей. А вместе с укусом Сойер принялся кончать, заливая его изнутри бьющими толчками.
И, словно пытаясь заполучить как можно больше его семени, то же самое омежье заставляло внутренности Дайана ритмично сжиматься, ослабевать и снова сжиматься, вытягивая то до капли.
В боль от поставленной метки влилось дикое и уверенное ликование завершённости и полного удовлетворения.
Дайан счастливо всхлипнул, возвращаясь в какое-то подобие разума. Почувствовал, что Джон слизывает кровь, сильно льющуюся из-под вырванного куска кожи на его плече.
— Что ты сделал? — выдохнул Дайан сипло.
— Прости, милый. Она должна зарубцеваться сама по себе.
— Что это «она»? — не понимал Дайан.
— Моя на тебе метка.
Дайан застонал, попытавшись выбраться, но не смог. Он не мог расцепиться с Джоном, продолжая лежать под тем на мокром пятне своей крови, натёкшей под лопатки. И на мокром пятне своей смазки, которой было дочерта под задницей.
— Что происходит? — выдохнул он, цепляясь за плечи Джона ладонями.
— Я повязал тебя.
Джон перевернулся на спину, заволакивая и укладывая Дайана сверху по себе.
Дайан сдвинул вверх колени, поджимая их с боков, устроился лицом в шее Джона, успокоился.
Сойер обнял его по спине, отерся виском о лоб Дайана, выдохнул. Он сам толком не понимал в точности, что происходит. Но определение «полная чертовщина» казалось не только уместным, но и вполне справедливым.
***
Марк не был склонен к ночёвкам вне дома. В крайних случаях он мог притащить на Ройс-Драйв свою еду, что категорически Ио не нравилось. Но спал он всегда дома. Кроме как сегодня.
Ио проснулась, покаталась в кровати, потягиваясь и мыркая, словно котик, потом отправилась в душ.
В доме было тихо и чисто, что она отметила, дотирая волосы полотенцем.
А Марка в комнате не было. Кровать стояла нетронутой. Никакой сваленной одежды на полу и разбросанных косяков, следы от которых испятнали прожжённый ковёр подпалинами.
Ио двинула бровями и скоро пошла к телефону.
Она позвонила брату несколько раз, попадая в голосовую почту.
А к середине ночи автоответчик сообщил ей, что абонент недоступен.
Ио всегда была эмоциональной. Взволноваться могла мгновенно и сильно. Поэтому подозрения, что зрели в ней с вечера, стоило обнаружить отсутствие Марка, к этому времени взяли её в плотное кольцо и назойливо твердили, что всё плохо. Непоправимо плохо. Ио боролась с теми как могла, предлагая вполне закономерные объяснения. И напоминая самой себе о том, что даже если с Марком что и стряслось, так это банальное и вполне ею ожидаемое задержание в комнате предварительного заключения. Тогда ситуация с отключившимся телефоном укладывалась в логику картины. И стоило просто с утра прозвонить ближайшие участки.
Так она и поступила. Сообразив после четвёртого вежливого «нет, мисс, Марка Кэлпи у нас прошлой ночью не регистрировали», что картина, принятая ею за существующую, не подтверждается, Ио позволила себе поплакать секунд десять в кровати. И в ней же, утирая нос и глаза, она решила, что стоит искать Марка самой. Для заявления о пропаже было ещё рано, но, как показало время, то было и к лучшему.
Потому что след Марка она нашла в первую же ночь в «The jewel», куда, она помнила, двинул Марк, из вежливости зовя её с собою, когда наткнулась на Ями-Ями. Искала она барыгу Марка, верно полагая, что тот в любом случае хоть как-то в курсе ночной жизни её брата.
«Не вернулся домой?» — задумчиво протянул Ями-Ями, не забывая внимательно пялиться на Ио в переливающемся платье, покрытым золотыми пайетками.
«Ты видел его прошлой ночью?» — Ио пропустила внимание Ями-Ями мимо как раздражающее, но несущественное.
«Видел, но где он, мне не известно, детка», — пожал плечом барыга, добавляя в голос неопределённости.
«Хватит жаться, Саймон, — прошипела Ио, вдруг потеряв терпение и цапнув его когтистой рукой за горло, — просто скажи мне, что ты знаешь. Или, я тебе клянусь, ты не доживёшь до тюряги. Я достану тебя раньше».