Тут уж Ио Кэлпи фыркнула.
— Слишком долго.
— Займись им. Ты и из близнецов старшая.
— Обоих вас поэтому ненавижу. Я позвоню тебе.
— Когда?
— Завтра. Стой. Нет, послезавтра.
***
Сойер встретил и видел огромное количество людей, вампиров и прочих сущностей. Он замечал, насколько по-разному на него реагируют те, с кем он встречался и некоторое время шёл рядом в жизни. Конечно же страх. Отвращение к смерти. Вожделение. Холодная чёрная страсть с вампирами. Короткая и хрупкая с людьми.
Хиппи объясняли для себя его существование тяжёлым трипом.
Хеппикор на рейвах подбрасывал ему кислотных и дружелюбных европейцев, которые с лёгкостью умирали, не приходя в сознание, под биты и под его желанием.
Мрачные готессы, прижимаясь к нему в душных мерцающих клубах, трепетно откликались на его бледность и яркие клыки.
Случайные прохожие, на кого он нападал в темноте, гибли, не успев задуматься о его природе. Либо же рассказывали в полиции путано и бессвязно о несуществующем, случись Сойеру оставлять тех в живых.
Но он видел, как с течением времени растёт в людях жажда боли, которой они глушили в себе неизбывное чувство вины. Боль была буфером между чувством вины за чёрствость, холодность и сердечную скупость и стремлением от той избавиться. Словно можно было оплатить таким образом трусость любить, не помня о предательствах. Трусость принимать в дар, не отказываясь и не боясь терять.
Трусость населяла в людях пустоту, которая хранила их от душевных волнений и сильных переживаний, гарантировала отсутствие потерь и душевной боли. А вот потом, достигая стабильного рационального уровня комфортности, правильного и серого, они попадали в лапы самообвинений за упускаемые и уже упущенные возможности. И принимались наказывать себя. Кто как был горазд. Тяжёлые заболевания, наркотики, мазохизм, индивидуальные проявления аскезы. А очень многие использовали встречу с ним как одну из форм телесного наказания.
Джон Сойер стал вампиром в конце девятнадцатого века.
Его не спрашивали и не предупредили. И, возможно, этого бы и вовсе не случилось, будь он более порядочным и сдержанным джентльменом. Но он не был.
Джон родился вторым из трёх сыновей лорда Малькольма Генри Сойера из Западного Манчестера.
Получил отличное образование, был остроумен, привлекателен, жизнерадостен и холост. Провёл несколько лет офицером на службе в индийской колонии. Пил, играл, заводил романы. Предпочитал с дамами замужними для простоты объяснения. Имел долгоиграющую постоянную связь со студенчества и вплоть до обращения с близким другом.
Жизнь Джона Сойера полнилась сопровождавшими его скандалами, сплетнями, легендами о военных подвигах и сердцами. Разбитыми сердцами влюблённых в него женщин и простреленными сердцами их мужей, имевших смелость или глупость требовать от Сойера дуэли. А, кроме того, сам он тоже был достаточно задирист и несносен. Но очень привлекателен. Дитя своей среды. Бравший, как должное, и никогда не застревающий в сомнениях о правильности выбора.
Понятия о чести в его понимании сводились к единичным упрощённым моментам: честь затрагивалась в том случае, коли бросали тень на его имя и на имя венценосной Британии. Также лорд Джон Сойер вспоминал о чести и честности, если дело касалось азартных игр и слов, которые нужно говорить, смотря в глаза. Поэтому дамы утверждали, что Джон дерзок. Мужчины считали, что лорд Сойер груб и заносчив.
А потом Джон встретил её. Крошечную гувернантку, обучавшую детей в семье его знакомых. Увлечение ею обещало ему развлечение на пару недель, но, несмотря на непродолжительность, не менее приятное и насыщенное.
Сойеру нравились англичанки: высокие, полноценные, с ясным прозрачным взором, по-женски кокетливые.
«Кто это?» — спросил Джон у хозяйки усадьбы.
«Это мисс Виктория Аддамс. Во всех отношениях порядочная и безупречная молодая женщина», — расслабленно объяснила леди Сэлинджер из-под веера.
Джон имел намерение волочиться за молодым племянником леди Сэлинджер, почему и гостил в «Плетях ивы», поместье в Западном Манчестере в Бери, неподалёку от его собственного. Но теперь он оставил эту мысль как не стоящую внимания.
Мисс Аддамс кардинально отличалась от привлекавшего его типа. Во всех отношениях безупречная молодая женщина не сказала ему ни слова, кроме необходимых приветственных, и проскользнула взглядом, словно сквозь. Словно это он был гувернанткой, а она лордом, полным достоинств и доблестей.
«Мисс Викки — подарок небес. Дети послушны ей и делают успехи в учёбе. И, похоже, любят её», — продолжала леди Сэлинджер.
Джон вежливо улыбнулся на слова хозяйки, с удивлением отметив, что та готова много и охотно распространяться о превосходных качествах гувернантки. Затем он поддержал хозяйку беседой в стремлении той составить меню к ужину.
Мисс Аддамс тем временем увела детей к пруду, достаточно далеко, так что слышно их было только тогда, когда сыновья-погодки Сэлинджер смеялись. Мисс Аддамс сидела на живописной коряге, приспособленной плотником под скамью.
Лиззи устроилась рядом с книгой.
Мисс Викки временами склонялась, прислушиваясь к девочке.
Брайен и Артур бесились в камышах и вокруг скамьи, валтузя друг друга, пока мисс Аддамс не развела их, зажав каждому ухо в пальцах. Молча и спокойно.
Видимо, дети её и в самом деле любили, потому что один из мальчишек, даже ещё не получив уха обратно, уже обнимал ноги мисс Викки поверх колен, обхватив её юбки.
За обедом её не было, что раздосадовало Джона.
Леди Сэлинджер объяснила, что мисс Аддамс завтракает и обедает у себя. И что небольшие странности безупречной мисс Викки вполне простительны, когда речь заходит о её достоинствах и компетентности.
Джон ощущал знакомый нетерпеливый азарт от желания оказаться к влекущему тебя предмету как можно ближе. Он не видел препятствий. Потому что она была всего лишь гувернанткой, девушкой, вынужденной зарабатывать на жизнь, обучая чужих детей.
Возможно, что она леди. Но из обедневшего рода. Отчего-то не вышедшая замуж, хотя, он был уверен, предложения ей были сделаны. Потому что мисс Викки была прелестной, словно фейри*. И эта прелесть напоминала прелесть подростка, отчасти из-за её невысокого роста. Маленькая и тонкая, но не тощая. Сойер успел цепко осмотреть её и увериться, что там, где надо — она кругленькая. Тёмные гладкие волосы она носила в узле. Из украшений ничего, кроме лунных камней в ушах. И она не дала ему никакого сигнала, приглашающего к общению. Она просто пропустила его, не заинтересовавшись.
Джон выследил её на следующий вечер, выходящую из оранжереи с астрами. Когда он закрыл собою дверной проём теплицы, мисс Викки сделала шаг назад, отступая.
«Добрый вечер, мисс Викки. Полагаю, здесь слишком темно, чтобы рвать цветы. Где ваш фонарь?»
Она молчала, не двигаясь. Наконец ответила:
«Мне достаточно света, милорд».
Джон шагнул к ней.
Мисс Викки снова отступила на шаг.
«Мисс», — сказал он.
«Не делай этого, Джонни», — сказала мисс Аддамс.
Джон хмыкнул.
«Не говорите со мною, как с подростком, драгоценная мисс Викки».
Джон сделал движение схватить её за локоть.
Она выдернула руку.
Сойер подхватил её с другой стороны, подтащил к себе.
Маленькая мисс Викки высыпала из рук астры. Потом, дотянувшись, хлопнула ему пощёчину. И пощёчина была очень сильной для такой крошки.
Но он уже держал её в руках.
«Бросьте, мисс, вас знобит. Я согрею», — прошипел Джон, смиряя отталкивающуюся мисс Аддамс. Он чувствовал сквозь платье, как холодно её тело. Добрался до кожи. Пропихивая руку под её бельё, почувствовал, как она сильно вздрогнула. И прижалась к нему.
Мисс Аддамс словно подменили. Она сорвала с него галстук, пока Сойер усаживал её на садовый стол, скидывая лейки и разбив в темноте горшок с землёй. Он сгрёб и вздёрнул юбки на платье мисс Викки.
Она подтянула его к себе коленками, прижимая и прогибаясь. Ладонями заскользнула под воротник его сорочки, обхватила шею и потянула на себя.