И тут Митя похолодел. Он почувствовал, как пальцы ног и рук стали чужими — онемели, по спине мороз побежал, сердце точно оборвалось и упало. Он едва удержался, чтобы не вскрикнуть. Он вспомнил: когда переписывали прокламации, на одной посадил кляксу и не выбросил, не порвал, хотя Данила велел. Решил: «пригодится», сунул в карман штанов и забыл. От страха показалось, что листовка в кармане шевелится.
«А что если обыскивать всех начнут? Несдобровать Даниле. Что делать? Что делать?
Он рванулся вперед, схватил шапку и шубу.
— Стой! Куда ты? — крикнул пристав.
— Я… я… я, дяденька, — сообразив, что надо делать, заскулил он, скорчившись и прижав руки к животу. — Мне на минутку…
— Свириденко, проводи мальчишку! — приказал пристав. — А то чего доброго… — и он захохотал.
Митя был доволен. Пусть провожают хоть два Свириденки, не уследят.
В избу Митя вошел радостный и сияющий.
— Полегчало? — спросил пристав и опять засмеялся.
— Так точно, ваше благородие, — весело ответил мальчик.
— Оно и видно!
Обыск, конечно, не дал никаких результатов. Городовые заглянули и в плиту. Пепел от бумаг Данила успел перемешать с золой. Ее городовые осматривали тщательно — не найдется ли хоть клочок бумаги, но напрасно.
Ничего не обнаружили и при личном обыске. У Мити в карманах, которые он спокойно предоставил в распоряжение полицейского, оказались только огрызок карандаша да крошки хлеба.
— Собирайтесь! — сказал пристав Даниле.
Данила стал одеваться, и опять мальчик заметил, как чуть-чуть вздрагивали пальцы брата, когда он застегивал свой дубленый полушубок.
Мать молчала. И только когда сын шагнул через порог и за ним вышел, согнувшись и приподняв шашку, городовой, она сорвалась с места, бросилась к двери и, припав к косяку, зарыдала громко, с причитаниями. У Мити катились слезы из глаз. Он не вытирал их, стоя посреди комнаты и растерянно теребя подол рубашки.
В семье Губановых начались тяжелые дни. Никаких сбережений, конечно, не было. Единственная, выращенная буквально на руках телка пошла за бесценок уже на второй неделе после ареста Данилы.
В школу Митя ходить перестал. Хотел поступить куда-нибудь, да не мог. Мать толкнулась было на завод, но там уже знали, что Данила арестован, и, конечно, отказали.
Целые дни теперь мальчик был один. Мать уходила в город с рассветом и возвращалась поздно ночью. Ей удалось через Елену найти работу — стирать белье в нескольких семьях небогатых чиновников… Кое-как на пропитание хватало.
Примерно через неделю после ареста Данилы к Губановым прибежал Валя.
— Передачу Даниле нести можно в субботу, — крикнул мальчик еще с порога. — Он в тюрьму переведен.
— Откуда знаешь? — Даже эта невеселая весть обрадовала Дмитрия. Больше всего пугала неизвестность.
— Степан сказал. Организация дозналась. Его посадили за это… за — как его? — за… а…
— Ну, чего заакал! Говори толком.
— Забыл! Слово какое-то шибко не русское.
— Ох и пустоголовый ты, Валька! — рассердился приятель. Ему хотелось узнать, за что арестовали брата.
— Завтра спрошу Степана и запишу, — сказал сконфуженно Валя и, чтобы прекратить неприятный разговор, добавил: — готовьте передачу.
— А что передавать?
— Степан говорил, всякую пищу можно, нельзя только бумагу, ножик и вилку.
— А ножик почему нельзя?
— Почем я знаю! Нельзя, значит, нельзя.
— А ты бы спросил.
— Да ну тебя, отвяжись! Спросил, спросил! Было мне время расспрашивать. И так с работы удрал. Мастер сейчас опять зверюгой стал — у нас теперь в депо целых два ирода ходят. Ладно, некогда мне! Бегу. Мастер хватится — выгонят. — Валя приосанился и заговорил тоном взрослого хозяйственного человека, каким раньше разговаривал отец. — Выгонят, кто семью кормить будет? Не вдруг теперь где работу найдешь, по себе, чай, знаешь! А в субботу удеру — вместе передачу понесем. — И он выскочил из дверей и вприпрыжку побежал в депо.
На следующий день Степан предупредил, чтобы продукты для передачи прежде принесли к нему.
Много интересного узнали приятели у Степана, когда тот на их глазах готовил передачу.
Фамильный чай перепаковывали в новые этикетки, которые доставали через рабочих чаеразвески Кузнецова. На этикетках этих Степан писал что-то молоком и раствором соли. Затем снизу в пробке, которой закупоривалось молоко, он вырезал отверстие и, вложив туда мелко исписанную папиросную бумажку, снова аккуратно заделал отверстие.