Кирка в панике глянула на отца, а тот кивнул ей и улыбнулся — мол, ничего страшного нет. И ей сразу стало немного спокойней. Отец всегда знал: с ней, Киркой, в любом случае всё должно быть хорошо.
— Ну что, я не должен учителей предупреждать, что вас… как-то так разделить надо? — спросил он. — Сама пересядешь от своего кавалера?
Он чуть преувеличенно удивлённо хмыкал:
— Я знал, конечно, что у тебя мальчик — Прокопьев, но мне и в голову не приходило, который… Мало ли на свете Прокопьевых. А он— гляди-ка, внедрился к нам в дом. Я ведь уже и путёвки заказал на Новый год… Четыре путёвки, нам всем…
Кирка уже не помнила, когда за ужином все говорили бы так оживлённо и все вместе смеялись. Родители изо всех сил старались утешить её, показать, что всё в порядке, хотя она и дружила с мальчиком, с которым дружить стыдно.
Мама припоминала, как поразила её Мишкина мама — тогда, на собрании:
— Такая носатая, и патлы сухие вот так, — и показывала руками у себя над головой, а потом стряхивала что-то невидимое с рук: «Тьфу, тьфу!» — точно боялась сама стать такой, как Мишкина мама.
Видно было, что ей неприятно вспоминать её. И Кирке уже было до ужаса неловко оттого, что странная женщина сегодня обнимала и утешала её.
И всё из-за чего? Оттого, что вертлявая маленькая девчонка облила её борщом — прямо до трусиков. И это при Мише! В ней, Кирке, тогда всё обрушилось, она не представляла, как дальше будет смотреть на него, как разговаривать с ним. Она стояла под душем и не могла решиться выйти из ванной — опять к этим людям. А потом это чувство позора прошло без следа, чтобы дома вернуться и обрушиться на неё с новой силой. И это был уже новый позор, он разрастался внутри, заслонял собой всё. Казалось, что кроме него она ничего не сможет чувствовать. И только потом, когда Светлана пришла убирать посуду, Кирка вдруг вспомнила о том, что Мишка теперь с ними на лыжный курорт не поедет, и её больно кольнуло изнутри сожаление.
Мишка понятия не имел, что ему предназначалась какая-то путёвка. И Новый год он встретил так, как встречал все прошлые годы. Он и не думал, что его можно встречать как-то по-другому.
Новый год раскрыл над их маленьким домом покрывало фокусника, которое всегда раскрывал. Ведь из-за того, что мама развесила гирлянды и нарядила с младшими искусственную ёлочку, не могло всё так резко измениться. Тайна присутствовала всюду, как в математической задачке. Всё, что волновало Мишку ещё три дня назад, теперь стало неважным. И когда мама читала эскимосские сказки, Мишка вместе с Танькой, Владькой и Сашкой слушал про злых тунгаков и про великаншу Майракпак, которая однажды выпила целую реку. Мишку только на секунду кольнуло: вот, оказывается, кто это была — Майракпак. Великанша… А потом он подумал, что мама могла бы стать и великаншей, хотя она и маленького роста. Наряжалась же она в новогоднюю ночь Дедом морозом. Старый папкин тулуп — он ей до пола был. Все папкины вещи из дома куда-то делись — кто их станет носить? — и только тулуп почему-то висел. А на бороду ушёл целый рулон ваты.
Мама говорила низким, густым голосом, более низким, чем всегда:
И сказки мама читала тоже низким и хриплым голосом, а потом она начинала кашлять, и Мишка брался её сменить. Но у него не хватало терпения долго читать вслух — просто сидеть и читать. И тогда он становился на четвереньки перед малышами и рычал:
— Я злой дух тунгак!
Владька и Сашка заходились в хохоте.
С Сашкой лучше всех было дурачиться. В Новый год не думалось о том, станет она когда-нибудь нормальной или нет. В это время самые нормальные люди — те, кто может пригоршнями разбрасывать конфетти и смеяться не потому, что надо показать, что ты в хорошем настроении, а потому что в самом деле не можешь удержаться от смеха. Нормального человека можно катать на спине, подпрыгивая и понарошку(у) пытаясь сбросить. А человек за шею тебя держит маленькими ручками и горячо дышит в ухо.
Всё делается другим в Новый год! На улице Мишка, только увидя впереди ледяную дорожку, заранее разбегался, чтобы проехать на ногах. Все знают, что от этого портятся ботинки — так и будешь потом скользить. Но почему-то он об этом не вспоминал. Борька Сомов, и Толик Петров, и Димка Моторин заходили за ним, чтоб поиграть в хоккей. Коньков ни у кого не было, играли, как обычно, на ботинках. Стояли морозы. Отогревались потом у Мишки. Толику теперь тоже разрешали, чтобы приходили друзья, но у Мишки всем было привычнее, и ему казалось уже, что он никогда не переставал играть с ребятами со своего двора.