Не требовалось особой проницательности, чтобы догадаться, что Осипов лишь прошлой осенью вернулся из армии. По всему видать, он гордился своей фуражкой с зеленым околышем, и Володя готов был поручиться, что Осипов носил ее всю зиму. Все на Осипове выглядело ладно пригнанным — китель, брюки с кантом, хромовые сапоги гармошкой, даже телогрейка, небрежно распахнутая на обе стороны. Лицо чистое, румяное, еще по-юношески пухлощекое — наверно, поэтому-то Осипов часто без нужды крепко сжимал губы, задумывался, многозначительно усмехался, вообще старался выглядеть серьезным и деловым человеком.
Володе он понравился сразу. Как видно, то же чувство симпатии возникло и у Осипова, потому что на улице, для приличия подумав и поморщив лоб, он решительно произнес:
— О квартире не беспокойся: будешь жить у меня.
— Спасибо. Только скажи прямо: здорово я тебя стесню? — спросил Володя, ничуть не смутившись обращением на ты. — Это чтобы я знал, что можно и что нельзя…
— Ни хрена ты его не стеснишь, у него одна старуха-мать обитается, — весело сказал Никифор сзади. — У него можно…
Что «можно» — Володя не понял и не стал допытываться. Хоть старик давеча и отозвался о нем нелестно, даже заставил покраснеть. Володе он теперь тоже понравился. Осипов внезапно остановился, строго спросил:
— Ты чего увязался за нами, дед? Ну?
— Да как же, Леша… человек новый, парень боевой и к тому же твой квартирант… не грешно бы…
— Ну, а ты тут причем?
— Я, Леша, всегда причем, без меня же вам все равно не обойтись, — прямо глядя светлыми, отнюдь не старческими глазами в лицо Осипову, сказал Никифор.
Осипов воровато оглянулся, быстро достал из нагрудного кармана смятую двадцатипятирублевку, ловко сунул ее в подставленную ладонь Никифора. Тот с живостью кивнул:
— Я мигом…
Володя понял и не хотел при первом знакомстве прослыть «некомпанейским» парнем. Он не менее ловко проделал то же самое, что и Осипов. Обрадованный Никифор тут же скрылся в каком-то переулке.
— Это ты зря, — сказал Осипов. — Обошлись бы.
— Ладно, не будем считаться, — беспечно ответил Володя.
Было уже сумеречно. Чуть примораживало. Размытая и перемешанная днем ногами и колесами грязь покрывалась тонкой корочкой, мягко хрустевшей под сапогами. А в то же время кое-где с нагретых тесовых крыш продолжала тихо падать капель.
Они шли долго — и все по одной, главной, улице, так что Володя невольно окрестил ее Советским проспектом. Он заметил несколько новых домов, это его удивило и обрадовало. «А говорили, что из деревни бегут… Верно, у нас на комбинате много деревенских, но это же все давнишние. Настоящий хлебороб, я думаю, не побежит, он сердцем к земле прирос. На нем все и держится, а мы так… сбоку-припеку, под ногами зря будем мешаться…»
Он усмехнулся, поймав себя на том, что повторяет где-то слышанные слова и все еще считает льнокомбинат своим. Но Володя и не мог рассуждать иначе. Деревню он знал плохо и чувствовал себя здесь чужим. Быть может, позже… но думать об этом сейчас было бесполезно.
Дом Осиповых оказался старым, даже немного покосившимся. У крыльца не хватало одной ступеньки. Осипов не предупредил об этом своего спутника, и Володя, оступившись, едва не разбил себе нос. Осипов смущенно крякнул и, погремев дверным кольцом, вошел в сени. Огня в избе не было. Володя стукнулся головой о полати и машинально растопырил руки, чтобы не наткнуться еще на что-либо, но Осипов уже включил свет. Вся деревня получала электроэнергию с ТЭЦ льнокомбината.
— Раздевайся, будь, как дома, — бодро предложил Осипов и, словно с мороза, смачно потер ладонью о ладонь. — Мамаша, ты спишь?
— Сейчас слезу, — донесся с печки негромкий женский голос.
— Она у меня прихварывает, на печке больше лежит, — объяснил Осипов. — А вообще старуха еще бодрая, износу не будет. Остались у тебя огурчики, мать? Сейчас дед Никифор явится.
— Носит его нелегкая, — пробормотала женщина, шаркая старыми валенками по некрашенному полу. — Связался со старым хрычом, будто других товарищей нет…
На ней была теплая кофта, чистый передник, на голове — простой серый платок, из-под которого выбивались прямые посеребренные прядки волос. Лицо суровое, с глубокими морщинами, внушившими Володе невольное уважение. Однако Володя сразу же заметил, что сына мать побаивается, а может, и жалеет, как единственного кормильца в семье.
— Я, мать, квартиранта привел, из городских. У меня будет работать. Поужинать собери… Чудно, ей-богу, — рассмеялся он, обращаясь к Володе, — то из деревни бежали, а теперь в деревню едут. Ты-то, небось, тоже, из бывших деревенских, а?