— Марта Ивановна, — робко перебила Верочка, — а может, съездить кому из нас в поселок, поговорить с Катей?
— О чем? Если даже она и одумается, ее поступок все равно позорным пятном ляжет на всю бригаду. Когда она решила бежать, она думала только о себе, почему же мы должны сейчас думать о ней?
— Она думала о нас, только, наверно, ей иначе нельзя было…
— То есть как это? — недовольно спросила Марта Ивановна.
Верочка переглянулась с Леной. Однако лицо Лены было непроницаемо. Верочка поняла, что ей предстоит выкручиваться одной.
Судорожно проглотив слюну, она с решимостью отчаяния сказала:
— Конечно, Катя дезертировала, другого слова не подберешь, и мы ее коров будем доить, и бороться за звание, но она же выходит замуж, у нее будет ребенок, а я Виктора знаю, и какая у них любовь — еще неизвестно. Может, Катя так переживает, так переживает, что ей и дохнуть нечем, а мы и знать ничего не знаем…
Марта Ивановна досадливо повела рукой, подозрительно взглянула на Верочку, потом на Лену и сказала:
— Ты хочешь ее оправдать? А ты задумалась над тем, почему Катя все скрывала от вас? Замужество и все прочее — это только предлог. Между прочим, из «Восхода» двое девчат тоже убежали под этим предлогом. Что и говорить, выдумка нехитрая. Давай уж, Вера, называть вещи своими именами. Дезертирство есть дезертирство, и оправдания ему быть не может. Катя попросту струсила — вот как я понимаю ее поступок, хотя мне и больно признавать это.
Марта Ивановна скорбно отвернулась. Верочка потерянно молчала. Лена спокойно сказала:
— Что ж, дело ясное. Пойдем, Вера, нам пора.
— Да, да, идите, девочки, — рассеянно приговорила Марта Ивановна. — Я на вас надеюсь. Все, будет хорошо. Только, пожалуйста, не рассказывайте пока об этом никому. Я сама все сделаю…
Что она хотела и должна была сделать — Марта Ивановна и сама в эту минуту не знала. Знала только, что надо все рассказать Логинову, но это-то и страшило ее, больше всего. Она всегда в душе побаивалась его как будто бы и дружеской, смягченной шутками, но все-таки обидной иронии, а тут случилось такое дело, да еще после вчерашнего злополучного письма из редакции. Быть может, Логинов прав, и надо было сразу же познакомить девчат с письмом, тогда, возможно, одно лишь самолюбие не позволило бы Кате решиться на побег. В том, что Катя была самой своенравной и самолюбивой из подруг, Марта Ивановна догадывалась давно. На этом, наверно, и можно было сыграть, но теперь уж поздно. Теперь о письме и заикаться было опасно — это окончательно убьет девчат. Самое страшное было в том, что сейчас Марта Ивановна уже не верила ни Лене, ни Верочке. Ей казалось, что бегство Кати было началом конца. Ведь сбежали же из «Восхода» все добровольцы. Не двое, как сказала Марта Ивановна девушкам, а все шестеро — одна за другой. Правда, там ситуация выглядела проще: добровольцы работали на разных фермах, у них не было бригады, борющейся за звание коммунистической. Но сам факт был достаточно красноречив…
Логинова Марта Ивановна нашла возле гаража. Гараж был построен на окраине деревни недавно, до этого автомашины хранились где попало, и Логинов очень гордился новым сооружением. Сейчас он что-то растолковывал шоферу, приготовившемуся ехать и сидевшему в кабине. Завидев секретаря парторганизации. Логинов сам захлопнул кабину и махнул шоферу рукой. Машина тотчас тронулась.
— Ну-с, чем мы сегодня расстроены? — без обычной улыбки спросил он, и Марта Ивановна, с трудом сохранявшая на лице, независимо спокойное выражение, с ужасом подумала, что Логинов уже обо всем знает. Как он сейчас в душе смеется над ней! Но, черт возьми, разве его это не касается, разве она одна во всем виновата? Он-то за девчат тоже ведь несет ответственность!
— Допустим, я расстроена, а тебе, что же, весело? — впервые за все время совместной работы с нескрываемой неприязнью сказала Марта Ивановна. Чего-чего, а злорадства она не потерпела бы даже и тогда, когда была неправа.
— Веселого мало. Получил из райкома телефонограмму, а в ней нагоняй за недопустимую раскачку в заготовке кормов. Оно и верно, сроки-то силосования подошли, да дождя вот бог не дает, а без него трава худо растет. Придется что-то придумывать.
— Так ты ничего не знаешь?