— А где ж остальные, Лена? — спросил Володя и притушил окурок о землю.
— Остальные? — протяжно переспросила Лена, все так же медленно, но решительно идя прямо к нему. — А остальные купаться с Юркой пошли.
Она остановилась перед ним, глубоко и часто дыша, обжигая его горячим, в упор, взглядом. Он невольно поднялся, хрипловато сказал:
— А! А ты чего ж?
— Не хочу. Я как чувствовала, что ты будешь ждать… Нет, скажи, как ты здесь оказался? Зачем? Хотя нет, лучше не говори, не надо. Я знаю. Только ты ошибаешься, Володя, во всем, во всем ошибаешься. Ты ничего не видишь, ты как слепой… Сядь.
Она задохнулась. Ошеломленный, Володя молча сел. Лена порывисто опустилась рядом, прижала ладони к горящим щекам.
— Да, ты слепой, Володя, да и я не очень-то зрячая. Нет, нет, Верочка тебя не обманывала, она еще и сама не понимает, что это такое — любовь. Она всех любит одинаково, ты же должен почувствовать. Время такое у нее еще не пришло, чтобы по-настоящему полюбить. И никто в этом не виноват. И я не виновата, что люблю тебя, Володя… Думай что хочешь, а я не могла этого не сказать…
Он хотел что-то возразить, но она остановила его, почти коснувшись ладонью Володиных губ.
— Понимаешь, мне невмоготу стало, я просто места себе не находила. Можешь ты поверить, что бывает так? Помнишь, ты приходил к нам в общежитие, я и внимания не обращала, а уйдешь с Верочкой — я об обоих о вас думала. И не о чем бы думать, а думала. А потом уж об одном тебе, даже и сама не знаю, как получилось. Думаю и думаю, хоть и презираю себя за глупость. Может, это и прошло бы, если бы ты в колхоз с нами не приехал. Скажи, Володя, ну зачем ты сюда приехал?
Понемногу Володя приходил в себя, только никак не мог решиться посмотреть Лене в глаза. Он чувствовал лишь досаду, даже злость на Верочку за то, что ей вздумалось пойти купаться и поставить его, Володю, в такое неловкое положение…
— Как зачем? Работать, — твердо ответил Володя, сам веря в эту минуту, что он поехал в колхоз только ради работы, а не ради Верочки. — Вы же вот работаете, пользу даете, ну и я здесь не лишний.
— Ох, Володя, не верю я, что ты тут долго продержишься, да ты и сам не веришь, только признаться не хочешь. Давай уедем отсюда, а? С тобой бы я — хоть куда…
Она настойчиво ловила его взгляд, а он упорно смотрел в землю, все больше хмурился, искал и не находил удобного положения, словно сидел на сосновых шишках.
— Катя уехала, и мы туда же? Нет, так не пойдет. Ты подумай, о чем говоришь-то? — Он поднял на Лену неласковые, чуть растерянные и все-таки непримиримые глаза. — Уедем, а потом каждый, вроде Осипова, в меня пальцем бы тыкал? Нет, давай уж это дело… здесь решать.
Почувствовав, что сказал не то, что хотел, Володя, трудно подбирая слова, добавил:
— Я же вовсе не знал, что ты так ко мне относишься… совсем наоборот. Не хочу тебя обижать, Лена, но и обманывать не буду — нету у меня к тебе этого чувства. Товарищем я всегда буду верным, можешь на меня во всем положиться. Ты уж извини, пожалуйста…
Лена как-то сразу вся обмякла, и глаза ее, только что светившиеся решимостью и надеждой, словно потухли. Она опустила голову, пальцы правой руки бес цельно теребили редкую травку, вздрагивали. Ей стало так стыдно, что уже не было сил подняться и уйти. Гордость ее снова, во второй раз в жизни, оказалась растоптанной. Злые слезы душили Лену, и все-таки она превозмогла себя, деланно усмехнулась, каким-то чужим голосом проговорила:
— Ну и дура же я — кому поверила? Думала, ты настоящий человек, такой, о каком я мечтала, видишь, чуть сама на шею не повесилась. Верочка-то умнее меня оказалась.
— Ну про себя-то я получше вашего знаю, — угрюмо оказал Володя. — Я ведь про тебя тоже разное думал, а ты вон какая. Чего же тут обижаться? Вспомни, когда я вернулся, вы все на меня косо поглядывали — думаешь, мне легко было? Может, Верочка понимала, да и то так — умом, а не сердцем, видать.
— Вот уж неправда, — вырвалось у Лены, но она тут же осеклась, горько договорила: — Что уж там, признаваться было глупо, а обижаться и того глупее. Ну, а как же жить теперь — может, посоветуешь?
Она мстила теперь себе за все — и за то, что прежде не сумела оценить Володю и глупо надеялась, что он сам заметит и поймет ее, и за то, что поехала в колхоз, и главное — за тот стыд, который она испытывала сейчас, Как она могла решиться на столь необдуманный разговор — она, всегда старавшаяся все делать и говорить обдуманно! Да нет и не было, видать, у нее никакой настоящей гордости, а было лишь надутое самомнение и самоуверенность, которыми она прикрывала свою душевную боль и опустошенность. И все это исчезло теперь разом, она действительно почувствовала себя слабой и одинокой и, как ни странно, искренне просила у Володи совета, как жить, хотя слова ее и прозвучали иронически.