Никифор Савельич, прослышав о падении Осипова, не замедлил по-своему выразить ему «сочувствие».
— Какая может быть причина, чего ты мелешь? — пренебрежительно сказал он, косясь на полупустой стакан. — Лодырство твое да фанфаронство — вот и вся причина. Я тебя сколько раз предупреждал, то-то и оно. Да и Логинов на ум разов до пяти наставлял, мало тебе? Вот и не ерепенься, попил и хватит. Мать вон на сенокосе хребтину гнет, а ты пузыри пускаешь, тьфу…
— Ладно, не учи, пей лучше. — Осипов в тяжкой задумчивости морщил красивый лоб, ерошил и без того спутанные волосы.
— Я не учу, на что мне сдалось? Погулять, конечно, всякому интересно, я это многажды проделывал, но… — дед укоризненно поднял указательный палец, ожесточенно потряс им перед самым носом собеседника, — разума не прогуливал, понятно?
— Мой разум при мне, не беспокойся, дед, — скривил губы Алексей.
— Между прочим, я и не беспокоюсь, это уж твоя забота. Сам-то выпьешь?
— Не хочу. Хотя нет, налей грамм сто. Мне много сегодня нельзя. Есть одна думка…
— Правильно, раз думка — воздержись. Ну, дай бог нам здоровья.
Никифор опрокинул стакан в рот, поискал глазами закуску, но на столе, кроме хлеба, луку и соли, ничего не было. Презрительно пожевав сухую корку, спросил:
— Дружок твой, квартирант-то, где?
— В поселок подался, дружков повидать. Еще вчера укатил и сегодня нету. По-моему, там и останется, на кой черт ему колхоз нужен?
Никифор энергично поскреб лысину, хмыкнул.
— То есть как это — на кой черт? А здесь, что же, не люди живут? Мясо там, молоко, хлеб и прочие овощи кто дает? Мы, хлеборобы. Без хлеба много не напрыгаешь, хоть ты и резвый, как я погляжу. Было, конечно, время, что мужик от земли шарахался туда-сюда, а теперь землю по-настоящему к рукам прибирают. И ты мне про Володьку ерунду не пори, я слыхал, как он здесь в работу вкипелся. Говорят, по всякой машинной части он дока, сам механик нахваливал. Ни в жизнь не поверю, чтобы он, такой-сякой, летуном оказался. С головой парень, точно тебе говорю.
— А с головой в другом месте плохо?
— Может, и неплохо, не в том суть. Нам хорошие головы тоже, надобны, а дело по душе мы любому найдем. По-твоему, у нас и свету не видно? Ну и дурак, молодой, а меньше меня, старика, понимаешь. Я так считаю, что колхозы в скором времени будут что твоя фабрика, а то и почище. К этому дело идет. А почету нам, прикинь, и теперь предостаточно…
— Нашел чему радоваться: трехрублевый подарок, видишь ли, ему вручили, — усмехнулся Осипов.
— Пускай трехрублевый, а вручили. А тебе нет, — отпарировал Никифор. — Это почему?
— Потому… я о нем и не думал.
— Вот и видно, что размышления у тебя узкие. Сам не знаешь, чего хочешь. Пропадешь ты, Алешка, в жизни, как пить дать.
— Ладно, не каркай. Пей да уматывайся отсюда, пока мать не заявилась.
— Сколько времен-то? — Дед шустро обернулся, посмотрел на старые, с потемневшим циферблатом, настенные часы. — Мать честная, восьмой час! Возможная вещь, что твоя мамаша это наше занятие не одобрит. Ну давай по маленькой и шабаш.
— Не буду. Пей.
Дед поспешно выпил, вытер ладонью рот, закусывать раздумал. Уходить ему явно не хотелось — в бутылке еще оставалась водка, но тут Осипов решительно встал, убрал бутылку на полку, прикрыл ее газетой. Никифор Савельич молча следил за ним глазами. Потом крякнул, грузновато поднялся со стула.
— Ну прощай пока. Напоследок скажу: бросай эту дурь, пойди к Сергею Емельяновичу, потолкуй с ним по-хорошему. По совести советую.
— Там видно будет…
Старик потоптался возле стола, хотел, наверно, еще что-то сказать, но так и не придумал — что. Поправив под пояском рубаху, нетвердым шагом пошел к двери.
Некоторое время Осипов сидел неподвижно, тупо уставившись в стол. Минут через пять, словно прогоняя хмельную одурь, он потряс головой, улыбнулся каким-то своим сокровенным мыслям, глянул на себя в зеркало.
— М-да, ничего себе… — пробормотал он, приглаживая волосы. Вскочил, взял на кухне ведро, пошел к колодцу. Долго плескался ледяной водой у умывальника, растирая лицо, шею, плечи. Вспомнил, что в сенях у матери стоит бутыль с квасом. Выпил две кружки и сразу почувствовал себя легко, как после крепкого сна на свежем воздухе. Тщательно причесываясь, вдруг увидел в окно Володю Булавина и глазам своим не поверил.