— Да какое же у тебя дело, черт возьми? — вырвалось у Логинова, задетого отзывом Самойлова. — Запьянствовал, что ли, с горя?
— Впору бы и запьянствовать, да характеру на это не хватает, — сморщив в усмешке твердые губы, сказал Мамонтов. — А дело, Сергей, не простое, и не я его начал — сами колхозники. Надо было остановиться на прошлогоднем укрупнении нашего колхоза, так нет — этой зимой к нам присоединили еще два хозяйства. Ну ты знаешь…
Логинов кивнул. Теперь он знал почти все, что скажет Мамонтов. Разговоры об этом «деле» доходили до Логинова уже давно.
— Вот и получилось… Из конца в конец — почти шестьдесят километров, телефонной связи с бригадами нет, толковых бригадиров райком не помог подобрать. Будь у меня вертолет, все равно везде не успел бы. К тому же слившиеся колхозы были слабые… Сколько ни кручусь — прорех не убывает. Хозяйственные мужики взяли и написали в райком петицию: так, мол, и так, надо разукрупниться, поспешили, когда второй раз укрупняли. Я и знать ничего не знал, хотя, между прочим, задумывался над этим. По письму приезжает Самойлов и обвиняет нас с секретарем парткома, что мы инспирировали письмо колхозников. Не знаю, удалось ли его переубедить. Но когда он спросил, как мы оцениваем это «кустарничество», я прямо сказал, что считаю разукрупнение целесообразным. Самойлов, понятно, взбеленился, наговорил черт знает чего. Собрали коммунистов — большинство высказалось за разделение. Приводились факты, расчеты. Самойлов — ни в какую. Так этот вопрос и повис в воздухе, а дела пошли еще хуже. Понимаешь мое положение?
— Понять, конечно, можно. Я знаю ваши условия. Самойлов тогда вообще готов был оставить в районе не больше трех колхозов. Мне ведь тоже навязывали «Родину» и «Светоч», но каким-то чудом удалось доказать, что делать это рановато. В одиночестве тоже было плохо: у меня хорошие сенокосы, а у соседа их мало, зато есть лес и пастбища. У вас же всех сбили в кучу без разбора, лишь бы было побольше. Уверен, Самойлов в душе, понимает это, он же не глупый человек, но уперся, потому что боится нанести ущерб своему престижу. Да и перед обкомом придется как-то объясняться.
— В том-то и собака зарыта, — хмуро подтвердил Мамонтов. — Престиж против здравого смысла… Сегодня обсуждали наше дело на бюро. Оказывается, группа наших колхозников написала письмо в облисполком. Оттуда — соответствующий запрос. Самойлов требует от нас провести собрания по деревням и всеми мерами собрать голоса против разукрупнения. Он, знаешь, еще чего боится? Что наш пример взбудоражит другие неудачно укрупненные колхозы.
— Очень немногие, и тут бояться нечего. Ну и как же договорились?
— Собирать голоса под нажимом я отказался. Пусть этот вопрос решает общее собрание уполномоченных. Локтев меня поддержал, Ступаков и другие колеблются. Самойлов обещал сам приехать и поговорить с колхозниками. Что ж, они давно этого ждут. Только, я думаю, до пленума он не приедет.
— А когда пленум? — оживился Логинов.
— В следующий понедельник. Повестка — выполнение социалистических обязательств. Намечены отчеты пяти колхозов, в том числе и твой. Завтра получишь телефонограмму.
— Добро. Вот там и поговорим обо всем начистоту, по-партийному. Накипело, по-моему, у многих, не только у тебя.
— Да, выступить придется…
— И так долго молчали да приглядывались. Я, знаешь, в Самойлова верю, но тем более надо его предостеречь. Пусть побольше верит людям, поменьше администрирует. И не возводит свою непогрешимость в принцип. Прошли времена, когда нас водили на поводке, и всем было удобно. У нашего брата, председателей, должна быть такая же ответственность, как и у секретаря райкома. Впрочем, на словах Самойлов как будто за это, а фактически вообразил, что за все несет ответственность он один. В общем, поговорим, а там видно будет. Думаю все же, что с Самойловым мы сработаемся. Должны сработаться, по крайней мере… Ты как?
— Это ты о чем? — поднял голову задумавшийся Мамонтов.
— Эх, Андрей, Андрей, — улыбнулся Логинов полунасмешливо-полусочувственно. — Тяжело?
— Верно, тяжеленько, — признался Мамонтов и неловко похлопал ладонью по шее лошади. — Но ты не думай, я сдаваться не собираюсь. Помнишь наш разговор весной, на катере? Так вот, я все тот же, только стал злее, пожалуй.