Хлоя. Но как? Если ты не забываешь.
Оливер. Хлоя, ангел мой, ты ко мне несправедлива. Смотри на наш брак как на твердыню, смотри на Патрика как на пришельца, который вознамерился протаранить ее стены — он оставил заметную выбоину, все верно. Однако, что касается меня, я больше не замечаю этого повреждения. Он нанес самому себе куда более чувствительный урон. Он заслал к нам в ворота Имоджин, словно татя в ночи, а она осталась с нами как бесценный союзник. Мы с тобой, Хлоя, выиграли несравненно больше, чем потеряли. И уж если быть до конца откровенным, Патрик, по-моему, втайне предпочитает мужчин и, покушаясь на тебя, в действительности расставлял сети мне. По-настоящему привлекал его я, а вовсе не ты.
Хлоя. Очень может быть.
Оливер. Разумеется, поскольку сам акт предательства все-таки совершила ты, тебя оно мучает гораздо сильнее, чем когда-либо мучило меня. Оно на долгие годы наложило отпечаток на твое поведение. Чувствуя, что твое положение уязвимо, ты ощетинилась — с тобой стало неинтересно. Ты унизилась до ревности. Как глупо — ведь физическая близость призвана доставлять радость, зачем же делать из нее источник страданий? Мы с Патриком были друзьями — ты и тут не могла успокоиться, тебе непременно нужно было вклиниться между нами. Я думаю, женщинам просто не дано постигнуть сущность мужской дружбы, оттого-то они ее и не терпят.
Хлоя. У меня самой есть друзья. Подруги.
Оливер. Вот именно. Когда они тебе нужны, ты бежишь к ним, когда нет — забываешь. Мужская дружба — явление иного порядка, в ней не только берут, но и дают… Милая моя Хлоя. Помнишь ли ты, как бывало у нас с тобой?
Хлоя. Да.
Это правда. Тело ее, во всяком случае, помнит — оно приникает к Оливеру тем же естественным, безотчетным движением, каким младенец припадает к материнской груди.
Оливер. Ты прости, что я довел тебя до слез. Обними меня.
Хлоя. А как же Франсуаза?
Оливер. Да фиг с ней, с Франсуазой…
Хлоя. Нельзя же вот так, с места в карьер…
Оливер. Представь себе, можно.
Хлоя. Бедная Франсуаза, опять она за бортом.
Оливер. Твое восхитительное тело. Разве я в силах забыть его.
Где-то Хлоя уже слышала эти слова. Ах да, в том фильме, который так позабавил его сестер. Хлоя была на предварительном просмотре и после твердила всем, и Оливеру в первую очередь, какой это великий шедевр киноискусства. Лишь незыблемо уверовав в это, можно было отрешиться от возмущения, которое вызвала в ней картина.
Оливер. Не важно, с кем я сплю, Хлоя, все равно всегда происходит одно и то же. Любая другая становится тобой. Премудрой, всепонимающей Хлоей. Сплю с Франсуазой и воображаю, что это ты. Не тебя я обездолил, а себя. Считай, что из суеверия. Понимаешь, я дал зарок, что, пока не кончу романа, не прикоснусь к тебе. Пусть тоска по тебе питает мое творчество. Я доподлинно знаю, отчего не получился мой последний сценарий — не столько писал, сколько был с тобой в постели. Где уж тут отрешиться от себя и увидеть собственную жизнь со стороны!
До сих пор он отрицал, что речь идет о его собственной жизни, но Хлоя так приятно поражена и так утешена, что отмечает это лишь вскользь. После, представляя все это Марджори в юмористическом свете, она скажет: «Я-то горевала, что меня отвергли как женщину, а вот поди ж ты, оказывается, из чисто литературных соображений».
Хлоя (осторожно). И скоро ты закончишь роман?
А может быть, уже закончил? Может, оттого-то он и здесь, оттого ее лоб, ее грудь и ощущают на себе его знакомую ладонь и млеют в надежде?
Оливер. Это безумие, согласен. Я, наверно, сошел с ума. Не знаю. Возможно, мне его никогда не закончить. Заколодило — ни туда, ни сюда. Сожгу его к чертовой матери. Завяжем с писательскими потугами. Будем снова кропать коммерческую труху.
Хлоя. Сжечь? Когда затрачено столько времени?
Оливер. А что? Что мне еще остается? Вон до чего дошло — жена лежит одетая в постели и рыдает. Я не могу допустить, чтобы ты была несчастна. Это дурно отражается на детях. Надо гнать Франсуазу, другого выбора нет, а она неотделима от романа, не будет ее — не будет и его.
Хлоя. Но слушай, Оливер…
Оливер. Конечно, если бы нам втроем…
Хлоя, точно громом пораженная, таращит на него глаза, не в силах сказать ни да, ни нет.