Первый охотничий вечер не принес мне удачи. Уток было видимо-невидимо, но высоко в небе. Они проносились во всех направлениях, поодиночке, стайками и стаями. Крупные кряквы и маленькие чирки, шилохвостки с приметной закорючкой хвостика и свиязи. Но все они были далеко за пределами выстрела. Наверное, их распугали на утренней зорьке.
До боли в глазах глядел я из своего шалаша на темную, холодную, рябистую воду, на которой мерно покачивалась моя подсадная и подпрыгивали чучела. Подсадная казалась искусственной — такая она была неподвижная и покорная мелкой волне; чучела же вели себя как живые. Они ворочались, показывая то бок с синим пятнышком крыла, то длинный, унылый клюв, то задок с торчком хвостика; ныряли, будто в поисках корма, или вдруг все враз выстраивались стайкой и плыли против волны. Но не было ни одной подсадки. Небо на западе стало ярко- и жестко-красным, а все вокруг, кроме подрумяненной закатом воды, аспидно-черным: и камыши, и осока, и дальние островки. Откуда-то издали доносился будоражащий отзвук выстрелов, но поблизости было тихо, и это примиряло с неудачей.
Закат погас, и над водой легла ночь. Но небо по-прежнему светлело, и я с надеждой поглядывал из шалашика уж не на воду, а на небо: не появится ли черное, как хлопок сажи, тело утки, летящей на вечерний жор.
Но вот из-за тростника бесшумно выплыл челнок Анатолия Ивановича, и я понял, что на сегодня охота кончилась.
Эта вечерняя зорька выдалась не по-августовски холодной, и, когда Анатолий Иванович взял направление на камыши, Андреев спросил обеспокоенно:
— Мы где заночуем?
— Как где? — удивился егерь. — В челноках.
— Нет, это не пойдет, — твердо сказал Андреев. — Без костра мы загнемся.
— Тогда на твердое поедем, — покорно согласился Анатолий Иванович, заворачивая нос челнока.
Выбрать «твердое» на всем побережье Великого — дело не простое. Это озеро почти без берегов. Камыш, растущий по его окраинам, переходит в очень густую заросль, так что по ней можно ходить без большого риска провалиться в воду. Заросль незаметно переходит в болотную трясину, потом в более густо замешанное и устойчивое болото, поросшее кустарником и редкими деревцами. Когда смотришь издали, то кажется, что в некоторых местах вплотную к воде подходит лес. На самом деле лес отделен от озера бесконечными хлябями и топями, да и сам он высится на болотистом, неверном грунте. И местные охотники никогда не ночуют на берегу.
Мы медленно плыли вдоль темной стены камыша, прорезанной узкими, уходящими в черноту расщелинами. Вдруг в конце одной из этих щелей мы увидели рыжее пламя костра. Анатолий Иванович завернул в коридор, я последовал за ним; камыш зашуршал о борта челнока, и через несколько минут мы въехали в золотисто-багряный свет.
Костер был сложен на земляном бугре у подножия трех сросшихся корнями сосен. Вокруг него расположились охотники, а на гнилом, поверженном стволе прямо и величественно сидел генерал в полной генеральской форме, только без орденов. Охотники, среди них был и брат Анатолия Ивановича, Василий, старательно подкидывали в костер всякую пищу: чурки, полешки, и костер притухал, будто давился слишком большим куском — можжевеловые ветви, заставлявшие костер весело постреливать, охапки сухой травы, вспыхивавшие словно порох, с шипом и ослепляющей краткой яркостью. Неверное пламя, то рослое и золотистое, то умаленное, красноватое, играло на широких генеральских погонах, золотых пуговицах кителя, эмблеме и золотом шнуре фуражки, на лампасе брюк и слюдяном глянце щегольских сапог. Генерал сделал лишь одну уступку времени и месту: из-под фуражки на шею опустил в защиту от комаров носовой платок, что придавало ему сходство с бедуином.
Генерал приехал с Василием, двух других москвичей также сопровождали местные егеря; их челноки были едва различимы в густой тени под обрывом бугра.
Мы подъехали как раз в тот момент, когда, наполнив из плоской стеклянной фляги маленький серебряный стаканчик, генерал произнес строго и серьезно:
— С полем, товарищи охотники! — и опрокинул стаканчик в рот.
По его короткой гримасе можно было догадаться, что в стаканчике был крепкий коньяк. После этого он передал флягу и стаканчик Василию. Тот выпил, крякнул от удовольствия и сказал:
— Чудная самогонка, конфетами отдает.
Окружающие сдержанно засмеялись.
— У вас пусто? — спросил Василий брата. — У нас один чирок.
Анатолий Иванович попал в трудное положение, но, изловчившись, он умудрился придать своему ответу форму возражения:
— Было б не пусто, кабы чего было.
— На чистое ушла, — кивнул головой брат.
— Ничего не на чистое! — тут же взъерошился Анатолий Иванович. — Чего ей на чистом делать? В Прудковской заводи вся утка.
— Может, и в Прудковской, — сказал брат, которого генеральская «самогонка» сделала на редкость сговорчивым.
— А вернее всего, на Дубовом, — недовольно произнес Анатолий Иванович.
Охотники заговорили о том, куда ушла распуганная не столько утренней зорькой, сколько браконьерами утка, а я подсел к костру, с наслаждением погрузив свое отсыревшее тело в его благостное тепло.
— Покусывают комарики, генерал? — прозвучал рокочущий басок, и Андреев вступил в свет костра, улыбаясь развязно и неуверенно. Почет, оказываемый генералу, задел его за живое. Он и сам, как я понял, был в чинах, только по штатской линии.
Бегло скользнув по нему взглядом, генерал чуть ерзнул на стволе, скорее выразив готовность потесниться, нежели действительно освободив место.
— Здесь терпимо, — ответил он, — дымком тянет.
Андреев тут же воспользовался условной любезностью генерала и уселся на ствол.
— Анатолий Иванович! — крикнул он зычно. — Как насчет поужинать?
— Сейчас, — донеслось глухо со дна челнока.
— И коньяк «Двин» не забудь!..
Я встал и подошел к челноку, чтобы достать мешок. Анатолий Иванович кормил Хохлатку, размачивая в воде черный хлеб. Утка быстро-быстро, короткими щипками очищала его ладонь, затем, склонив голову набок, ожидала новой порции.
Когда я вернулся, Андреев и генерал беседовали о таежном гнусе, приволховских комарах, среднеазиатской мошке. Прислушиваясь краем уха к их беседе, я уловил одну любопытную особенность. Генерал говорил обо всем скупо, точно и веско, как говорит человек о том, что ему известно по собственному опыту. Видимо, в разные времена на своей долгой солдатской службе ему пришлось вдосталь натерпеться от этих крошечных неприятелей. Андреев тоже обнаружил бывалость, но мне невольно вспомнилась дорога: все это было азартно, уверенно и не туда. Он забывал и путал названия мест, сбивался в датах, и, хотя его рассказы тоже шли от первого лица, у меня создалось впечатление, что Андреев говорит с чужих слов.
Генерал оказался косвенным виновником того, что мы едва не пропустили утреннюю зорьку. Не знаю, в силу каких обстоятельств приехал он на охоту в полной форме. Скорее всего, возможность поездки застигла его неожиданно, врасплох, когда уже не было времени на сборы. То ли ему представлялось неудобным валяться в челноке в генеральской одежде, то ли он просто боялся запачкаться, но он мужественно перетерпел ночь, сидя над чуть тлеющим костром. Не желая ни в чем уступать генералу, Андреев последовал его примеру без всякой к тому необходимости. Лишь под утро, смятый усталостью, покинул он своего собеседника и улегся спать.