Каждое утро начиналось одинаково. Где-то часов в десять женщина, для формальности стукнув в дверь, входила в комнату, говорила своим певучим голосом «доброе утро» и раздёргивала шторы. Солнечный свет радостно врывался в полутёмную спальню, несмотря на протесты Алена: он уже отвык от яркого света, и глаза у него начинали болеть.
Мадам Кристи пропускала его ворчание мимо ушей. Она прекрасно знала, что он чувствовал, и всеми силами старалась помешать ему впасть в отчаянье. Она, словно бы не замечая его недовольства, распахивала окно, чтобы впустить свежий воздух. Эти прохладные потоки меняли настроение Дьюара в лучшую сторону, он вдыхал воздух полной грудью…, но на лице его появлялась грусть: это всё, на что он мог рассчитывать.
«Мне теперь никогда уже не выйти на улицу, — думал Ален, нервно сцепляя пальцы и бледнея, — не гулять в саду, между источающих аромат кустов, по росным травам…»
Мадам Кристи прерывала ход его мыслей (о которых, несомненно, догадывалась) тем, что начинала говорить о каких-то домашних проволочках.
— Мадам Кристи, вы же прекрасно знаете, что я всецело полагаюсь на вас, — перебивал её Дьюар и после молчания добавлял, с благодарностью глядя на женщину, смахивающую пыль с фортепьяно в углу: — Благодарю вас за всё, что вы делаете для меня.
Мадам Кристи быстро поворачивалась к лежащему и, возразив: «Ничего особенного, господин Дьюар», принималась за «уборку» его самого.
— Ах, оставьте! — с лёгким раздражением вздыхал Ален, когда она расчёсывала его спутанные золотистые волосы. — К чему всё это? Всё равно я уже конченый человек.
— Не говорите так, господин Дьюар! — Женщина болезненно морщилась, слыша это. — Ну зачем вы так говорите?
— Но ведь это правда. — Ален с грустью смотрел в её глаза и читал в них сострадание. — И почему это случилось именно со мной? За что?
Мадам Кристи в каком-то порыве почти материнской жалости не удержалась и погладила его по голове. Ален в удивлении поднял на неё глаза. Женщина заговорила, с силою произнося каждое слово, точно хотела, чтобы он запомнил её речь на всю жизнь:
— Жизнь не одни розы. Помимо прекрасных шёлковых бутонов есть и шипы, господин Дьюар. Жизнь подбросила вам испытание, и суровое. Но ваша задача — выйти из него с честью, как и подобает дворянину. Не нужно спрашивать за что, потому что вы всё равно не найдёте ответа. Все мы под Богом ходим, и Богу было угодно, чтобы всё получилось так, а не иначе. И Бог один…
— Мадам Кристи, — перебил её Ален, и глаза его увлажнились, — но чем же я перед Ним провинился?
— Вы ни в чём не виноваты, и никто не виноват, — категорично сказала мадам Кристи, расчёсывая его непослушные кудри. — Вспомните Священное Писание! — И она нараспев, с фанатичным воодушевлением продолжала: — «Господь испытывает праведного». И грядёт конец испытаниям!
Дьюар смотрел прямо перед собой, почти не мигая и ни слова не говоря в ответ. Потом он вздрогнул, словно что-то его пробудило, и сказал:
— Конечно, грядёт. Со смертью все испытания оканчиваются.
— Не говорите о смерти! — Она вспорхнула как испуганная птица.
— Но разве я не прав? Для чего мне жить? Где смысл моей… нет, даже и не жизни. Разве это жизнь? Существование. Я существую, и то только благодаря вам, мадам Кристи. А случись так, что вы меня покинете? Всё тогда же и кончится. Без вас я совсем беспомощен. А вы… вы заботитесь обо мне как о своём сыне, мадам Кристи, и я бесконечно вам благодарен. Но уйдёте вы — всё это тоже уйдёт, и я опять стану никому не нужен и зачахну, в конце концов, в этой комнате…
— Замолчите, господин Дьюар! Вы же прекрасно знаете, что я вас не покину. Я покину вас лишь тогда, когда вы более не будете во мне нуждаться, когда минует нас чреда испытаний.
От этого «нас» мужчина прослезился.
— Добрая, добрая мадам Кристи! — сдавленно, с волнением в голосе произнёс он, завладев её морщинистой рукой и целуя её. — Но ведь эти муки вечны. Я никогда не встану, и нет мне спасения.
— Вытрите слёзы, господин Дьюар. Слёзы — удел слабых, удел женщин. Удел мужчин — борьба. Вера спасёт вас.
На её последнюю фразу Дьюар непонимающе пожал плечами:
— Что вы хотите этим сказать, мадам Кристи?
— Я ничего не хочу сказать, я только говорю, вот и всё, что вам следует сильнее верить в себя, господин Дьюар.
— Что, — как ни был подавлен больной, он не удержался от иронии, — это излечит мою спину?
— Нет, вашу душу, — спокойно и серьёзно ответила она, высвобождая руку.
Усмешка замерла на устах Алена. В её голосе была такая тихая торжественность, что смеяться над этим было бы непростительной вольностью и могло прозвучать оскорблением.
— Простите меня, мадам Кристи, — только и сказал он, краснея до корней волос.
Женщина ободряюще улыбнулась:
— Просто подумайте над моими словами. Сдаться — вас недостойно.
Она дальше занялась уборкой, а Дьюар искоса наблюдал за ней, думая: «Она ведь прекрасно знает, что мне ничто не поможет. Её слова лишь утешение. Душа… Есть ли она у меня — это ещё неизвестно. А вот тела моего уже нет. Наполовину».
Ему стало прохладно, так как ветер за окном усилился, и он попросил:
— Мадам Кристи, закройте, пожалуйста, окно. Мне дует.
— Хорошо, господин Дьюар.
Женщина подошла к окну, взялась за ставни и вдруг страшно вскрикнула, отступила на шаг от окна и схватилась рукой за сердце.
— Что с вами? Вам плохо? — Ален приподнялся на локте в страхе, что она может упасть в обморок, настолько белым было её лицо, а помочь ей будет некому.
Впрочем, женщина совладала с собой, хотя видно было, что это давалось ей с трудом, и закрыла окно на задвижку.
— Что вы там такое увидели? — Мужчина, вытянув шею, старался увидеть в окне что-то ещё кроме неба, в котором разливалось золотое сияние солнца.
Мадам Кристи медленно повернулась к нему. У неё было странное выражение лица. Такого у неё Дьюар никогда ещё не видел! Как будто художник провёл кистью по этим увядшим чертам, и они вновь заблистали всеми красками. Глаза её светились, а на губах была улыбка Джоконды. Ален мысленно спросил себя: а та ли это женщина, которую он знал уже пять лет?
— Что вы там увидели? — в непонятном волнении повторил он.
— Ничего особенного, господин Дьюар, — ответила она беззаботно, но мужчина заметил, что пальцы у неё дрожат. — Сейчас я принесу вам завтрак. — И она с небывалой поспешностью выскочила из спальни.
Дьюар с завистью посмотрел на окно. У него мучительно заныло в груди. Как бы ему хотелось тоже постоять там, поглазеть на всё подряд! Не имеет значения, что там происходит. Просто увидеть мир, его окружающий, и почувствовать себя его частью, а не выброшенным за его пределы. Но он и сам понимал безнадёжность и несбыточность этого желания, и тоска ледяною рукой сдавила его горло так, что он даже стал задыхаться.
Взгляд Алена упал на фортепьяно. Его сверкающая красота была так пленительна! Эх, сесть бы сейчас за него и пробежаться пальцами по его чёрно-белым клавишам! Но и это было ему недоступно.
Мужчина перевёл взгляд на свои ноги.
— Ну почему вы меня больше не слушаетесь? — простонал он, и отчаянье снова нахлынуло на него.
Само собой, ответа не было. Ален напрягся. Мысленно он шевелил пальцами, сгибал колени, бил по постели ногами, а наяву — его ноги были недвижимы. Если бы он не видел их, он мог бы подумать, что их у него вообще нет.
Это его утомило — стараться двинуть хотя бы единым мускулом, но не продвинуться в своих попытках ни на йоту, — и он откинулся на подушки, тяжело дыша, точно пробежал какое-то немыслимо огромное расстояние, и проклиная свою немощь.
Оставалось лежать и дожидаться завтрака. А что ещё он мог?
Комментарий к Глава 1
Калибан — персонаж пьесы Шекспира, злобный дикарь
========== Глава 2 ==========
Это, казалось, было самое обычное утро. Ранняя весна, когда ещё всё мертво, но уже томится предчувствием перемен. С таким же странным предчувствием в груди (отрывисто билось сердце), что что-то скоро должно случиться, произойти, непременно новое и важное, проснулся в это утро и Дьюар. Всю ночь он бился в постели в этом предчувствии и не мог уснуть. Когда же наконец он уснул, ему приснился сон. Но, проснувшись на мятой постели, весь в слезах, он никак не мог вспомнить, что же ему приснилось. Он чувствовал, что в том сне был знак, какое-то откровение свыше, и слёзы бессилия катились по его щекам.