Их было три и все разных цветов. Первый, самый крупный и самый побитый жизнью, имел полосатый бежево–рыжий окрас и один глаз. Второй когда-то давно, очевидно, выцарапали другие коты. Еще и левое ухо наполовину было откушено или отморожено, а на лапке, даже сквозь поросшую вокруг шерсть, выпирал жирный бледно-розовый шрам, криво заживший сам по себе без оперативного вмешательства. Следующий кот был черным с белыми лапками и мордочкой, похудее и помоложе. Признаков насилия Татьяна не обнаружила, но шерстка скрутилась во многих местах, а под глазами скопилась желтая гелеобразная жидкость. Третий кот имел серый пятнистый окрас, грязный и спутанный мех, зато пушистый. Кажется, только шерсть и придавала ему объем, потому что лапки и мордочка сильно прохудились до выпирания костей.
В Татьяне сразу проснулось чувство умиления и жалости. Ей захотелось приласкать несчастных созданий и покормить. Она опустилась на корточки и попыталась погладить каждого, но коты, не привыкшие к ласке, мяукали и уворачивались. Павлик, заметив, как Татьянина суровость сменилась сюсюканьем, расплылся в улыбке и вздохнул с облегчением.
— Я их тут подкармливаю, — сказал он, поглаживая рыжего. — И позволяю им тут жить зимой. Не бойся, они уже привитые. Я за ними ухаживаю. Если нахожу, раздаю их добрым людям. Этих месяц-два назад нашел, а вот рыжего уже два года никто не забирает. Можно сказать, это теперь его хоромы.
Он потрепал толстую голову кота, не снимая улыбку с лица.
— Никто, кроме меня и теперь тебя, об этом не знает. Арина ненавидит кошек. Слава богу, в подвал никто не заходит. Так что не говори никому. Пожалуйста.
Павлик посмотрел Татьяне в глаза, чтобы убедиться в ее надежности. Девушка улыбнулась во весь рот и кивнула.
— Спасибо.
Они несколько долгих секунд всматривались друг в друга, продолжая улыбаться. Сейчас в его обычно серых глазах Татьяна отчетливо разглядела оттенки бледно-зеленого, как исландский мох, которым часто в контраст цветам декорируют уличные ландшафты. В удачном ракурсе они серебрились, а иногда казались даже прозрачными. Татьяна с любопытством рассматривала его зрачки, с каждой секундой подмечая все больше необычных деталей, потрясающих своей тщательно скрываемой красотой. От этого возникало ощущение посвящения в некое таинство, доступное лишь избранным. И таинство манило.
После такого проникновенного взгляда девушка как будто оттаяла. Он тотчас перестал ее бесить и, даже больше, расположил к себе. Смазливые черты лица, которым не хотелось доверять, показались привлекательными. Несуразность внешнего вида перестала вызывать усмешку и теперь ощущалась как диковинная индивидуальность. Заискивание стало восприниматься как искреннее предложение дружбы. И симпатия уже не напрягала, а льстила. У Татьяны в голове не укладывалось, как одно мгновение перевернуло все с ног на голову, но ощущения поменялись, и вернуть их обратно казалось теперь невозможным. Как бы ей хотелось сейчас сделать то же самое с чувствами к Вадиму, только наоборот.
Выпустив котов из ящика и дав им разбрестись по подвалу, Павлик с Татьяной принялись изучать инструкции по сборке инсталляций. Оказалось, в каждой коробке лежал отдельный реквизит со всем необходимым. За сутки им предстояло собрать сразу три конструктора. Миссия виделась Татьяне впечатляющей и невыполнимой.
На первом чертеже изображались странные сани с демонически острыми полозьями и ажурно вычурной спинкой, смешивающие в себе готику и барокко, а, возможно, и больше. Отдельные детали украшали русские орнаменты, но таких оказалось немного. Элементы для сборки были свалены в высокую коробку друг на друга. Только полозья стояли вертикально по углам. Сначала предстояло разобраться с деталями и определить, что есть что, только потом присоединять их друг к другу. Пространства явно требовалось больше, чем было. Павлик отодвинул две другие коробки, насколько смог, далеко, распинал мусор в стороны, расстелил стопку газет. Татьяна начала перекладывать детали из коробки на пол.
За сборкой саней Павлик для заполнения паузы много рассказывал о себе и, к облегчению девушки, вопросами не донимал. Изредка задавал простые, как будто для проформы, но легко удовлетворялся односложными или витиеватыми ответами без подробностей. Зато о себе говорил с упоминанием всех деталей. Девушка внимательно слушала, просто потому что ничего другого не оставалось.