— Или?..
— Или? Устроим представление.
Его глаза заблестели. Меня охватил ужас. Сидя с ним в баре «Джонни 88», я не подумал о зверствах нашей Сегуридад. Это были не громилы из ФБР и не гестаповцы, хладнокровно обделывавшие свои делишки. Наши сразу превращались в тигров. Рубио никогда не смог бы исчезнуть с поверхности, сыграть роль простого обывателя, как Эйхман. Каждый день он гонял машину по Малекону, сидя за рулем в белой парадной форме, сопровождаемый ревом сирен эскорта. Он мчался с оргии на оргию, страдая от жажды власти и жажды крови, весь город лежал у его ног. Больше всего он любил героин. Все они предавались порокам, и пули заговорщиков часто попадали всего-навсего в живой труп...
Я вырвал Валерию из его наманикюренных когтей. Вся дрожа от пережитого, она стала моей. Валерия была благодарна мне, но оставалось холодной. Я чувствовал всю недостойность, всю неискренность нашей связи, но расстаться с ней не мог. Она была единственной порядочной женщиной, которую я знал.
После победы фиделистов мы расстались. И я начал бояться ее. Моя связь с СИМом — о чем она догадывалась, что знала? Но все документы были сожжены, и Валерия молчала. Неразбериха в нашей печати царила невообразимая. В «Диарио де ла марина» существовали три группы: консервативная главная редакция, либеральные журналисты и революционный комитет, состоявший из людей «26 июля», представителей профсоюзов и коммунистов. Этих последних можно было, конечно, уволить, но тогда профсоюзы не принимали на их места других. Мы, репортеры, оказались между молотом и наковальней. «Диарио» оставалась антикоммунистической, мы часто перепечатывали сообщения ЮПИ. Но чем дальше, тем чаще наши наборщики давали таким статьям жирные подзаголовки: «Это сообщение редакция публикует, используя свое право свободно высказывать собственное суждение. Революционный комитет заявляет, что сообщение лживо и составляет часть пропагандистской кампании американского капитала». И таких опровержений они давали до десяти на страницу. После первых советских поставок нефти наша газета испустила дух.
Из «Пренсы либре», нашего бульварного листка, меня вышвырнули в июле шестидесятого. Припомнили мои старые придворные репортажи. Эстебан нашел мне работу: возить туристов из «Сан-Ремо». В черном «кадиллаке» я катал их в Сороа и Варадеро. Я научился мягко тормозить и разворачиваться. Когда гостей «прогуливаешь» так, что они не замечают никаких неудобств, чаевые льются рекой. Стоя перед экраном телевизорав холле гостиницы, я ожидал увидеть на нем лицо Валерии — тщетно. Но однажды вечером она появилась в гостинице собственной персоной. Одетая в милицейскую форму, она сопровождала какую-то делегацию. Несмотря на шоферскую фуражку, она сразу узнала меня, побледнела, остановилась. Мы молча наблюдали друг за другом. Я прочел в ее глазах желание рассчитаться со мной за все. В то время у входа в гостиницу стояли часовые, и мне показалось, что она велит меня арестовать. Но к ней обратились, между нами оказались какие-то незнакомые люди, и я, прокравшись через зал ресторана, спрятался в подвале. А на другую ночь вместе с Умберто бежал за море.
А теперь что? Сколько можно это выдержать? Бог не создал меня для воинских подвигов. Мое последнее утешение — сигаретки. Если мы останавливаемся надолго, я отхожу в сторонку и достаю портсигар. Он из кожи лягушки-великана, сигаретки слегка отдают болотом, но ничего. Я закуриваю, вдыхаю сладкий дым марихуаны, смотрю в пространство и жду моих снов наяву. Умберто кричит мне:
— Пити, ты почему ухмыляешься?
— Я вам солнечные лучи вызываю, — говорю я как можно дружелюбнее, он не должен ни о чем догадываться.
Я закрываю глаза и вижу ее, мою будущую герл-труппу из ночного клуба «Элегант». Пурпурный и золотой мир. Выступает моя звезда, бесконечно более зажигательная, чем все остальные. Она умеет петь и по-настоящему танцевать, она нравится публике с первого же выхода. В зале становится тихо. Она плывет над помостом. Никто не допускает мысли, что сможет увидеть, как такое прелестное существо раздевается. Тут, наверное, какая- то ошибка! Надо убедиться еще раз. Поэтому публика валом валит ко мне, на мое великое ревю.
Глава 6
«Почему я единственная женщине в штабе в Эсперансе? Мне недостает подруги. Вчера я потеряла двух друзей. Ох, уж эта уязвимая гордость мужчин! Хорошо, что есть еще Карлос...» «Джип» грохотал по булыжникам Эсперансы, мимо сигарных мастерских, мимо бензоколонки «Шелл» с грудой старых шин; у кафетерия «Ла ронда» свернули, мостовая там даже хуже. Падре Леон сидел рядом с Даниелой, придерживая рукой широкополую шляпу. Она больше не прислушивалась к словам священника.