Паломино глубоко вздохнул. Искоса взглянул на остальных. Ординарец слушал радио с окаменевшим лицом. Даниела наморщила лоб. Обычно они раскатисто смеялись, слыша подобное. Падре, казалось, упивался этими сообщениями, он даже открыл рот. «Внимание, «Куканья», внимание, «Куканья»: идите на бал без семьи. Большие танцы начнутся завтра утром. На балу будут гости!» Он снова ощутил огромное внутреннее напряжение. Это не пустые слова, враг не просто имитирует активность. Этого кода он не понимал.
Глава 2
МИГЕЛЬ ПИНО
Мы сидим как ошарашенные вокруг источника и ждем связи в 19. 00. Говорить мне ни с кем не хочется. Может, Серхио понял меня? С тех пор как я перелистал его дневник, я уверен, что мы могли бы подружиться. Нас мучают сходные сомнения. С остальными после случившегося в полдень у меня нет ничего общего. Я крутил ручку настройки и думал о лагере. Не могли же они забыть о нас там, в Сан-Амбросио. Там был мой четвертый этап: после эмигрантского комитета в Нью-Йорке, фильтровочного лагеря в Майами и школы радистов ВВС в Луизиане. И повсюду нам заявляли: «Кто не готов сражаться, тот теряет право вернуться на Кубу». Мы скучали по дому и были готовы на все.
Но в Сан-Амбросио тон задавали несколько мордоворотов, которых я терпеть не мог. Помню, как они меня встретили:
— Господи боже, еще один сосунок из группы специалистов, — заорал старший по бараку, не успел я появиться на пороге. Его звали Барро, лицо у него все равно что желтой кожей обтянуто. Его я узнал сразу, он был начальником 9-го участка полиции в Гаване. Барро постучал ногтем по моему медальону: «Смотри, не потеряй амулет. Как наведешь его на красных, так они на куски рассыплются!»
Все вокруг заржали. Я развернулся и выбил одному из них рюкзаком сигару из пасти. Они украли мои семейные фотографии, вспороли москитную сетку, забивали грязь в ствол карабина.
Я пошел к капитану Мак-Лешу, главному авторитету в лагере. Он встал из-за письменного стола, воплощение воинской дисциплины ростом метр девяносто. Когда я пожаловался на выкормышей Батисты, губы Мак-Леша, сжимавшие трубку, изобразили некое подобие улыбки.
— Да помиритесь вы, парни, — проворчал он, потирая пальцами локтевой сустав. — Ведь вы все добрые антикоммунисты.
Налил в два стакана желтоватой жидкости из пластиковой бутылки. Этот напиток он называл «Балшот» и попозже выдал мне рецепт: ледяной бульон из телятины пополам с водкой. Потребовалось немало времени, пока я к нему не привык. Мак-Леш перевел меня в другой барак, там было поспокойнее. На следующий день он громко говорил нам на тренировочном плацу:
— Мы вас здесь приведем в форму, чтобы вы мигом могли врезать красным. А когда подтянетесь, увидите, как кремлевские прихвостни попрячутся от вас в свои норы!
Мы научились у него, как высасывать воду из древесной коры, зажигать огонь без спичек, убивать змей рогатыми ветками, беззвучно снимать часовых. Он первым ел для примера жареных дождевых червей и еще некоторые корни и травы, предупреждал нас насчет лис и трихина. Кое-что мне казалось преувеличенным. Янки педанты. За тренировочным голоданием последовало испытание храбрости. Когда мне предложили прыгнуть в яму неизвестной глубины, я заколебался. Яма была прикрыта куском брезента. А что, каждый может струсить... Но тут кто-то сказал мне:
— Есть вещи, которых ты не понимаешь, Мигель. Твоя подготовка обошлась им в кучу денег. А на что ты им сгодишься с переломанными костями? Давай!
Яма оказалась глубиной три метра.
Все не так страшно, как они пытались нам внушить. Они нас запугивали, чтобы мы лезли из кожи вон. А впрочем... Я отложил квадратик от шоколадной плитки, нехотя прислушиваясь к голосу комментатора «Радио Амброс»:
— ...советский империализм ежедневно пожирает новые жертвы. Кремль дал указание изменнику Кастро казнить две тысячи человек. Но Куба восстает против кровавого террора. У шести миллионов обманутых открываются глаза... .
Так ли? Надо бы спросить «голубую рубашку». Остальные безучастны. Серхио колдует над картой, Рико спит, Родригес разложил на коленях бумажник из тончайшей кожи кенгуру, битком набитый фотографиями голых красоток, мы их знаем на память. Пити опять накурился до одури, он затягивается своими вонючками, пока они не опаляют бороды. Представляю, о чем он думает: о наклонной вертящейся сцене, он часто о ней говорит, — блестящая поверхность, как торт свечками, утыканная «курочками» в самых разных видах и рассортированных по цвету волос... На северо-востоке раздались выстрелы...