Паломино приспустил боковое стекло, откусил кончик сигары; спичка в его руке не дрожала. К чему психовать? За ним нет ничего такого, что он должен был бы скрывать или чего мог бы стыдиться. Ну, может, все-таки кроме истории с Инес. A-а, какие пустяки...
Надо смотреть фактам прямо в глаза. Паломино отдавал себе отчет, что в такое время контроль сверху за действиями отдельных военачальников необходим. Но когда у орудий стоят неумелые наводчики, они могут накрыть огнем своих. Снаряд убивает человека, а от оскорбления он каменеет.
Когда Карлос совсем опустил боковое стекло, ему показалось, будто он услышал, как что-то глухо зашипело и загудело. Впервые он уловил этот звук, выходя из министерства. Может, это просто гудит в голове? Они проехали мимо коралловой глыбы, на которой стояла гостиница «Насьональ», роскошное строение двадцатых годов. А рядом плакат — советские солдаты рядом с ракетами и счетверенными зенитными установками.
Карлос беззлобно подумал: за команданте провинции уследить трудно, у него слишком велика свобода передвижения. Буря миновала, он успокоился, время во всем разобраться трезво. Очевидно, они намерены посадить к нему в штаб свое доверенное лицо, по возможности приближенное к нему. Лучше всего будет, если донесения о его линии будет составлять начальник штаба: встречаться им придется ежедневно вплотную, так что знать он будет немало. Красивая женщина тоже может узнать многое... Последнюю мысль он немедленно отбросил: нет, Даниела к этому отношения не имеет.
Ни в одном окне американского посольства не горит свет. А где звездно-полосатое знамя? Перед широкой каменной лестницей висел красный флаг с жирным белым крестом.
— Останови-ка, — приказал Паломино. — Что тут такое произошло?
— В этой коробке, — осторожно притормозив, ответил водитель, — с сегодняшнего дня сидят несколько швейцарцев, это их флаг, и они же представляют у нас теперь интересы янки. А последние янки убрались домой еще утром.
Паломино вышел. Уловил слабое дуновение ветерка с моря, едва слышный шепот прибоя. На парапете сидит влюбленная парочка. Когда он оглянулся, свет неоновых реклам ослепил его. Как в самые мирные времена, огни кричали что-то призывное в море, в Мексиканский залив, а внизу под ними в шесть рядов катили автомобили. Он с трудом пробрался между ними через Малекон. В маленьком зеленом скверике напротив посольства оборудовали бункер. Сквозь прорези в нем милиционеры наблюдали за опустевшей бетонной коробкой, из которой посол Вонзал вместе с тремя сотнями сотрудников плел интриги против революции... И вот они ушли, непостижимо! Кеннеди прервал дипломатические отношения! Он стоял с сигарой в руках, и вдруг снова услышал это шипение. Оно поднималось из моря, перелезало через парапет, пробивалось сквозь шум автомобилей — чудовищно низкое и монотонное. А ведь волн почти нет, он видел это по отражению света в воде, на море почти что гладь. Загадочный, всепроникающий звук.
Вернувшись к машине, спросил:
— Ты тоже слышишь?
— Что именно, команданте?
— Этот звук...
Но юноша ничего не слышал. Откинувшись на спинку сиденья, Карлос закрыл глаза. Очевидно, он здесь единственный, кто вообще что-то слышит. Или это действительно самовнушение? Может, он спятил — у всех это начинается по-разному?
Водитель свернул против движения и остановился под бетонным козырьком гостиницы «Сан-Ремо».
Вот она снова, скульптура с птицей. Двое часовых перед входом ; гигантский холл с дверями в бар, ночной клуб, особые интимные залы. Мир вчерашнего дня, перед тобой будто фильм прокручивают, а под потолком звучит музыка — тоже из старых фильмов. На сей раз солдат больше, чем гражданских. Зал для азартных игр закрыт. Перед экраном телевизора столпились милиционеры, не сводят глаз с изображения. Выступает Фидель. Проходя мимо, Карлос уловил последнюю фразу:
— ...давайте же вновь докажем нашу решимость! Пусть наемники явятся когда угодно — мы все как один, гордые нашей революцией, будем защищать эту революцию простых людей до последней капли крови...