Но она, очевидно, не очень-то прислушивалась к его словам.
— Можешь ли ты себе представить, что значило рожать ребенка в моем положении? — Ее голос дрожал. — Сначала я еще верила, что ты вернешься. Тогда это было легко, тогда каждый мог вернуться. Я спрашивала себя: неужели он не чувствует, что... Я оглядывалась всякий раз, когда открывалась дверь, — дома ли, на работе ли! Вот насколько я была глупа — надеялась!
Она отвела взгляд, словно устыдившись, что наговорила много лишнего. И встала. Мигель положил на стойку семьдесят пять сентаво и тоже поднялся. Заметил, что Родригес сидит у бензоколонки на старых шинах. «Вот-вот решится», — подсказывал ему каждый нерв. На душе у него кошки скребли, и не из-за ее последних слов. Он всячески пытался занять в разговоре с ней выигрышную для себя позицию и внимательно следил, какое впечатление производят на нее его уверения. Но это, как он понимал, обесценивало любые его слова.
Глава 5
Выходя на улицу, Даниела испытывала противоречивые чувства; ее отношение к Мигелю не прояснилось, она отдавала себе в этом отчет. Он выглядит хорошо, только похудел очень. Первой ее мыслью было: Карлос прав, Мигель явился с повинной. Ей хотелось смотреть на вещи трезво, но все в нем притягивало ее — и его умоляющий, красноречивый взгляд, и резкий, хорошо знакомый запах пота. Она сразу заметила, что Мигель все еще носит медальон, который она подарила ему на день рождения. Это весомее слов. Пришел он добровольно, может быть, это давало ей право сочувствовать ему. И все-таки он стал ужасно чужим, ей самой было трудно объяснить, что именно в нем изменилось. Насколько Даниела понимала, перемены в нем не имели ничего общего с тогдашним отъездом с Кубы, со всеми прискорбными событиями тех дней. Дело скорее в причине этого нерешительного возвращения, в том загадочном времени, которое прошло между двумя этапами в их жизни — в его уходе и возвращении. Ей хотелось задать ему десятки вопросов, но сейчас нужно, не теряя времени, идти к команданте. От этого так много зависит!
А Мигель продолжал говорить. Когда он говорил, сомнения оставляли ее — Мигель ни в чем не изменился. Она встретила его упреками, и он, естественно, защищался. Причем, как и в былые времена, сам перешел в наступление.
— А кто мне говорил: «Будь что будет, я с тобой навсегда!» — спрашивал он. — Но потом, в Ранчо Бойерос, когда все решалось, ты о своей клятве забыла! Я до последней минуты верил, что ты поедешь со мной... Я говорил себе: когда она увидит, что решение ты принял окончательное, она пойдет с тобой, потому что она твоя жена. Я ждал в Майами, что ты приедешь, ждал несколько недель...
Защищался он неплохо, он это всегда умел; но отвечать ему не имело смысла. Она оборвала Мигеля:
— Во всяком случае, у тебя хватило мужества прийти сюда.
— Я пришел к тебе, — сказал он, с нежностью посмотрев на Даниелу. — Для этого никакого мужества не требуется...
В этих словах был какой-то странный привкус, что-то неуловимо настораживающее. Она и раньше отметила про себя некую двусмысленность в его оборотах речи. Опустив глаза, Даниела увидела его туфли и подумала: «Почему он в туфлях, если пришел оттуда, с гор? Одет он иначе, чем те, кого захватила опергруппа. Элегантно, как шпион...» Она вспомнила, что произнесла уже при нем это слово вслух. А он не переставал уговаривать ее, мягко, вкрадчиво, негромко:
— Даниела, мы оба кое в чем ошибались. Я чаще, чем ты... Давай забудем... Ну, вляпался я в эту историю... Может, ты тоже не думала, что окажешься в армии. Я вообще не собирался — какое нам в конце концов дело до всего этого? Но в Майами нам сказали: кто не пройдет через их тренировочный лагерь, потеряет право вернуться на Кубу. А я обязательно хотел вернуться, я все время не переставал думать о тебе. Я не мог жить там без тебя, Я люблю одну тебя, Даниела, только тебя одну!
Когда он говорил так, ощущение, что ее подстерегает опасность, ослабевало. Он не казался больше эмигрантом, перебежчиком, которого следует опасаться. Это снова был ее Мигелито... Многое из того, что он говорит, — неправда. Но он не лжет. Что бы ни произошло с ним в Соединенных Штатах, чувство к ней осталось искренним и сильным. Он любит ее по-прежнему, это ясно, и это радовало ее. Сейчас он для нее как бы в двух лицах. Это две совершенно разные вещи: осуждать его действия и... идти рядом с ним, заранее терзаясь мыслью — наказываем ли мы тех, кто является с повинной? Ей хотелось спросить Мигеля: правда ли, что в руках у него было оружие и что он стрелял из него?