Агеев подождал, пока Мария убрала со стола, сполоснула в чугунке ложки. Он привлек ее к себе, с тихой нежностью поцеловал в лоб и вышел во двор.
В тот день с утра погода вроде стала налаживаться. Везде еще было мокро, возле угла дома стояла большая лужа воды, на улице холодно блестела мокрая грязь, с ветвей клена падали наземь крупные капли, но небо прояснялось и в разрывах облаков ненадолго выглядывало солнце. Агеев запахнул телогрейку, прошел в свою мастерскую-беседку. Делать тут было нечего, он сел на табуретку за набухшие от сырости доски стола, стал ждать. Он думал, кто-нибудь появится на улице, может, кто из тех, кто нужен ему, или, может, кому-нибудь понадобится он. Он сидел долго, но на улице никто не появлялся. Однажды только закутанная в платок женщина провела рябую корову, наверно, пастись, откуда-то из огородов выскочила бродячая собака, остановилась, с любопытством посмотрела на него и побежала своей дорогой.
Может, через час на той стороне улицы появился лет десяти мальчишка в большой, надвинутой на глаза кепке, с прутиком в руках. От нечего делать он стегал прутиком по головкам молочая, буйно разросшегося после дождя, поглядывал по сторонам. Когда он задержал свой взгляд на Агееве, тот, вдруг обрадовавшись, махнул мальчишке:
— Поди-ка сюда!
Мальчишка не спеша подошел, вздернув со лба на затылок кепку, выжидательно уставясь в него голубыми глазами.
— Тебя как зовут?
— Витя.
— Яблок хочешь?
Витя с готовностью кивнул головой и снова сдвинул свою наползшую на глаза кепку.
— А ну иди сюда.
Агеев провел его в огород к вкусной малиновке, на которой еще можно было достать снизу несколько переспелых яблок. Ухватился за ветку, подтянул сук, обдавший его холодными каплями.
— Ты где живешь? На этой улице?
— Нет, я на Белинского. Вот тут, рядом.
— В школу ходил?
— Ходил. В третий класс. Теперь не хожу.
— Будешь ходить. Как немцев прогонят. Пойдешь в четвертый.
— Скорее бы, — сказал Витя и совсем не по-детски вздохнул — трудно и протяжно.
— У тебя папка есть?
— Есть. На войне только. А может, уже и нет.
— С мамой живешь?
— С мамой.
Агеев сорвал несколько яблок, Витя рассовал их по тугим карманам, за пазуху и сказал, когда Агеев потянулся за новой веткой:
— Мне уже хватит.
— Ну хватит так хватит, — сказал Агеев и вылез из-под низких ветвей. — Слушай, Витя, а ты на станции был?
— Был. Но давно уже. Там у меня тетя живет.
— А где кочегарка, знаешь?
— Это что за семафором?
— Ну, — подтвердил Агеев, хотя сам понятия не имел, где та кочегарка. — Ты не мог бы сбегать туда?
В сумрачных глазах у Вити появился какой-то сдержанный интерес, и он охотно кивнул головой.
— Сбегаю. А что сделать?
Они вышли из огорода. Агеев отряс на тропинке мокрые от росы сапоги, Витя босыми ступнями стоял на мокрой траве.
— Понимаешь, там работает твой тезка, дядя Витя. Спросишь его и скажешь, что его ждет хромой дядя. Понял?
Витя молча кивнул и поправил кепку, готовый бежать выполнять поручение.
— Но никому больше ни слова! Передашь дяде Вите и сразу домой. А завтра придешь, я тебе еще яблок дам.
Придерживая набитые карманы, Витя побежал на улицу, Агеев снова занял свой пост в мастерской-беседке. Может, он сделал и плохо, может, не надо было доверяться мальчишке, тем более вызывать сюда Молоковича. Но у него уже не хватало выдержки, эта томящая неопределенность угнетала пуще всякой опасности.
Он просидел в беседке еще около часа и никого не дождался. Местечковцы, похоже было, в нем не нуждались и вели себя так, словно вся обувь у них была справной. А может, они ремонтировали ее в другом месте, где-нибудь ближе к центру? Или неказистый вид его мастерской не внушал им доверия? Агеев в конце концов разозлился, ушел в дом и, закрыв на крю чок кухонную дверь, полез на чердак к Марии. Та его ждала у лаза и, только он показался, обхватила его сзади руками, тихонько засмеявшись над ухом.
— Мария…
— А я тебя видела, вот! Как ты в беседке сидел, недовольный такой, сердитый. Вот посмотри.
Она подвела его к косому скату за сундуком, где возле стропила светилась небольшая, со спичечный коробок, дырка, из которой видна была беседка и часть двора с улицы.
— А что это такое? — спросил он, увидев раскрытый сундук с ворохом книг в темных переплетах, подшивки старых, пожелтевших журналов, какие-то бумаги, стопки изданий в мягких обложках с неразрезанными страницами.