— Так ведь и вы не здешний. Откуда про меня знаете?
— А откуда вы знаете, что я не здешний? — спросил он, не поднимая головы от туфли.
— А мне Вера сказала. Та, что вчера со мной приходила.
— Вера — здешняя?
— Почти здешняя, — вздохнула Мария, обтягивая на коленках подол сарафанчика. — Учительница, в школе работала. А я из Минска. Приехала на свою голову и вот застряла.
— К родственникам приехала?
— К родственнице. Вера же — моя двоюродная сестра, здесь живет, у жестянщика Лукаша, вон на соседней улице. Мужа на войну взяли, теперь она с двумя детьми.
— Да, это нелегко. В такое время и с детьми, — тихо рассуждал Агеев, сосредоточенно колдуя над туфлей. Он хотел сделать все поаккуратнее, но аккуратно у него не получалось — стежки выходили неровные, кожа заплатки морщилась, а главное, продернуть внутрь иголку было чертовски неудобно.
Мария, видно, заметив это, виновато сказала:
— Плохо получается? Задала я вам работы…
— Ничего. Как-нибудь.
— Конечно, вы еще только учитесь. Когда-нибудь и получится.
Он с некоторым удивлением посмотрел на девушку:
— Это почему вы так думаете?
— А что ж, разве не видно? Какой вы сапожник? Командир, наверное…
Вот те и раз, подумал Агеев, неприятно задетый ее словами. Второй клиент подряд сомневается в его сапожном умельстве, с первого взгляда видит в нем командира — это уже никуда не годилось. Надо было что-то придумать, отрастить подлиннее бороду, что ли? Или усовершенствовать это проклятое ремесло, которое ему почему-то неожиданно трудно давалось.
— А ты в Минске чем занималась? — грубовато спросил он, задетый ее проницательностью.
Мария, однако, не обиделась.
— Я в педагогическом училась. Готовилась математику преподавать. Да вот, видать, не придется, — сказала она, и лицо ее помрачнело.
— Ничего, как-нибудь. Главное, чтоб остановить его, — сказал он почти доверительно, и она подхватила с горячностью:
— Да? Вы так считаете? Говорят, за Смоленском уже остановили, какой-то город освободили. А тут что делается!..
— Евреев побили?
— Расстреляли всех до единого. Сперва сказали, в город погонят, велели ценности взять, деньги и на трое суток продуктов. А самих в тот же день в торфяниках постреляли. Зачем продукты?
— А чтоб не догадались, куда погонят, — сказал он, сразу разгадав эту уловку немцев.
Мария удивилась:
— Ой, как вы сообразили! А я вот не смогла. Все думала: ну они же неглупые, к тому же все у них продумано до мелочей — зачем продукты? Ведь все с убитыми побросали в ямы.
— Дурное дело нехитрое, — сказал он и, может, впервые за утро внимательно посмотрел на нее. Ее юное личико, взгляд серых, широко раскрытых глаз были уже тронуты страданием, видно, досталось и ей в этом местечке. — В Минске родители есть?
— Мама была. Семнадцатого июня уехала в Ставрополь к тете. Не знаю теперь, вряд ли вернулась.
— Вряд ли успела.
— Не успела. Кто думал, что фронт так быстро откатится? Покатился без удержу.
— Да, на фронте теперь не малина. Кровавое месиво!
— А вас на фронте? — кивнула она в его сторону с вдруг загоревшимся любопытством во взгляде.
— Что на фронте?
— Ну, ранило на фронте?
— А откуда знаешь, что ранен?
— А с палочкой. Вчера видела. С улицы подсмотрела.
— Вот как! Ты уже и подсматриваешь?
— Да нет, я не нарочно. Просто проходила мимо, а вы шли с палочкой. Так хромали, так хромали, что мне жалко стало.
Агеев озадаченно промолчал. Сегодня после всего, что произошло у него с этим начальником полиции, ему самому было жалко себя, и неожиданное сочувствие Марии тронуло его.
— Ничего, ничего. Как-нибудь, — грубовато утешил он девушку, но больше себя самого. Заплатку он уже дошивал, на довольно сношенные каблучки ее туфель надо было подбить н набойки, но у него не было чем подбить, и он тряпкой старательно начистил их светлые носки.
— Уже сделали? — обрадовалась Мария, вскакивая со скамейки. — Ой, как хорошо?
— Не слишком хорошо, — откровенно признался он, в самом деле мало довольный своей работой, и улыбнулся — впервые за сегодняшний день. — Авось как-нибудь научусь! Не пройдет и месяца…
Прижав к груди обновленные туфельки, Мария тихо спросила:
— Наверное, пока заживет рана?
— Именно, — сказал он. — Пока заживет.
— А потом?
— Потом видно будет.
С внезапной грустью в глазах она бросила взгляд на улицу.
— Завидую вам. Если бы я знала, куда… Ни дня бы здесь ке осталась. Я бы на фронт пошла, я бы их убивала…