Огонь перевели по тем, что суетились за канавой, чуть заметной в сумрачной дали. От трескотни пулеметов, автоматов и ружейных выстрелов звенело в ушах. Лица людей покрылись потом, становилось душно, как в июне. Настоящее дело! Вытирая мокрое лицо, Очаленко стрелял из окна, обращенного к реке.
— Щербаков и Казаченко, — крикнул он, — переходите вот к этой амбразуре! — и он указал на соседнее окно. — Видите, от реки двигаются немцы.
Группа немецких солдат продвигалась перебежками. Некоторые бежали во весь рост. Судя по упрямству, с каким они шли в атаку, можно было предположить, что это или пьяные, или отъявленные головорезы.
— Действовать самостоятельно! — услышали матросы команду младшего лейтенанта Корда.
— Ну, тезка, развернемся, что ль! — торопливо проговорил Николай Щербаков и нажал на гашетку.
Заряжая новый диск, Казаченко с жаром ответил:
— Конечно!.. Да ты вон того снимай, что взбирается на частокол.
По соседству с ними расположился пулеметчик Валентин Ходарев, горячий моряк, склонный к шуткам и остротам.
— Эй, вы, тезки, не сметь чужого немца бить, — послышался среди треска выстрелов его хрипловатый голос. — Это — мой…
И неизвестно, от чьей пули немец повис на изгороди, огибающей здание. Несмотря на большие потери, гитлеровцы все лезли вперед через трупы своих солдат. У изгороди уже валялось до десятка убитых и раненых. Из-под горы показалось еще несколько человек, спешащих под стены дома. Снаружи донесся дребезжащий крик:
— Рус партизан, сдавайсь!
Крик этот приятно поразил моряков: враг еще не знал об их присутствии.
— За весть признательны, мерзавец, — сердито бросил Ходарев, — а глотку твою мы сейчас того…
Прицелившись, он уложил неприятеля.
Уничтожили всех, кто достиг изгороди.
Спесь была сбита. Остальные, залегшие где-то внизу, не осмелились приподняться и пойти в атаку. Они открыли сильную пулеметную стрельбу. Отвечать огнем моряки не нашли нужным, хотя боезапаса было в достаточном количестве.
Потом и немцы притихли.
Наступило временное затишье…
ЗА СОВЕТСКУЮ РОДИНУ!
Атаку возобновил враг после двадцатиминутной яростной артитлерийско-минометной подготовки. Теперь стрельба велась из четырех семидесятимиллиметровых орудий и двух шестиствольных минометов, снятых с фронта и спешно установленных в районе нового элеватора. На этот раз были применены термитные снаряды, причинившие постройкам значительные повреждения. Взрывами разрушило домик, в котором находилось отделение Лисицына, отбило угол конторы порта, изрешетило стены и разворотило крышу.
Пока гремели выстрелы орудий и минометов, войска противника силою до двух батальонов снова окружили район боевых действий. Они двигались к двухэтажному зданию со всех сторон, постепенно суживая кольцо окружения.
Несмотря на превосходящие силы неприятеля, никто из моряков не дрогнул, не упал духом, не усомнился в своем успехе. Напротив, дух черноморцев был настолько крепок и закален, что каждый приготовился драться, как подобает героям, мужественно, храбро, с верой в победу.
С приближением немцев напряжение десантников все возрастало. Обычно веселый и разговорчивый Василий Миненков теперь насупился, открытое полное лицо его сделалось серьезным и злым. Он видел перед собой только мушку пулемета да движущиеся зеленоватые фигуры — цели. И стрелял. Фигуры падали, а позади возникали новые. Пулеметчика беспокоила мысль: хватит ли боезапаса? Уже разряжено несколько дисков, отлогий склон горы усеян трупами…
Вблизи свинарника показались автоматчики. Миненков перевел дуло пулемета, прицелился, но выстрелить не успел, от смертельной раны он стал терять сознание. К нему подбежали товарищи, чтобы помочь. Его последние слова глубоко запали я душу матросов:
— Братцы, не тратьте зря времени… у вас его мало… Пока не поздно, бейте проклятых… Они тут… у ворот…
С холодным спокойствием и ненавистью моряки направили огонь в автоматчиков противника. Те повалились на землю, словно подкошенный бурьян. В их поредевших рядах получилась заминка, некоторые повернули к своим исходным позициям.