По трупам своих немцы лезли к посадке. Пулей выбило глаз пулеметчику Титаренко; истекая кровью, он продолжал вести огонь до последнего вздоха. Тяжело ранило парторга Богдана, но и он, превозмогая боль в ноге, бил из автомата до тех пор, пока не потерял сознания.
Геройски дрались все.
Когда над полем боя сгустились сумерки, командир отряда приказал — пробиваться к Мариуполю на соединение со двоими войсками.
Отход совершался под прикрытием своего ружейно-пулеметного огня. Уносили с собой раненых, оружие убитых товарищей, боезапас. Соблюдалась величайшая осторожность: не подавали голоса даже тяжело раненные.
В пути обстановка заставила Ольшанского разбить отряд на две группы. Трое суток десантники подвергались опасностям. Трое суток наводили они ужас на врага, нападая на него там, где он меньше всего этого ожидал. На четвертые — вошли в окутанный дымом город, только что освобожденный нашими частями.
На улицах Мариуполя там и сям валялись подбитые пушки, пулеметы, ящики с боезапасом. Все свидетельствовало о поспешном, вынужденном бегстве немцев. Попадались даже чемоданы и тюки с вещами, брошенные второпях.
В город прибыли также моряки отряда капитан-лейтенанта Немченко, высадившиеся в разгар боя прямо в порту. Встретились победители восторженно: после Таганрога завоевана вторая победа! Десантная операция завершена успешно.
— Ну, теперь можно и отдохнуть, — сказал Константин и лукаво подмигнул подчиненным.
Вместе с ними он разместился в небольшом домике. Когда стал засыпать, за окнами послышался дружный, продолжительный хохот.
— Что это вас разбирает?! — крикнул он сердито.
— Без смеха никак нельзя, товарищ лейтенант, — добродушно проговорил главный старшина Петр Семистрок. — Тут мы нашли фашистский листок. И что бы, вы думали, в нем напечатано? Бот полюбуйтесь: «Банда Ольшанского окружена и полностью уничтожена. Ольшанский взят в плен». Презабавнейшая история!..
Не удержался от смеха и сам «пленный».
Новость, так поразившая всех, послужила поводом для насмешек над врагом:
— Из фрица — дух вон, и все же ерепенится: «Рус капут».
— Мараки намарали да домой побежали.
— Умора, ей-богу! Ох-хо-хо…
Матросы хохотали от души.
Константин вернулся в комнату в веселом расположении духа. Заснуть он уже не мог, как ни старался: события пережитого не выходили из головы…
Его бойцы лежали на полу, разостлав плащпалатки; некоторые уже спали крепким сном.
Наступила тишина, только время от времени позвякивали стекла от далеких глухих взрывов.
Ольшанский встал с дивана, закурил, достал из кармана гимнастерки фотографию своей жены и снова прилег. Молодая женщина с правильными чертами лица, с незатейливой прической, одетая в черное платье с красивой отделкой, смотрела с портрета выразительными большими глазами на загорелого, небритого, запыленного, усталого мужа. Как она дорога для него! Он смотрел на свою любимую внимательно и долго, будто годы не видел ее. Он вспомнил ее последние слова, сказанные ему так просто и сильно:
— Все же решил уходить, Костя?
— Да, Катюша, решил…
— Ну, береги себя, милый… для меня, для Валерика нашего, — и она крепко поцеловала его на прощанье.
Потом он ушел. Решил и ушел. А сколько пришлось ходить, хлопотать, беспокоиться, чтобы выполнить свое решение.
Откинувшись на спинку дивана, он предался размышлениям.
Это было в начале года.
Дули январские ветры, прерывистые, сухие, холодные, гнали по улицам портового города колючие снежные крупинки, завывали в больших и малых строениях, местами полуразрушенных от вражеских бомб, обжигали людям лица, хватали за руки, пробирали до самых костей. Но по бодрому виду и приподнятому настроению военных, всегда занятых и куда-то спешивших, по счастливым улыбкам жителей, толпившихся у репродукторов, по звонкому смеху ребятишек, направлявшихся в школу, нетрудно было понять, что холода никто не чувствовал, что в жизни каждого свершилось что-то значительное, огромное, что согревало, радовало и воодушевляло всех.
А случилось то, к чему каждый стремился, чего так ждал и за что боролся, — наши выстояли под Сталинградом и разбили врага наголову.
Радостные вести с фронтов приморский город, оказавшийся в глубоком тылу, встречал с воодушевлением и гордостью. Люди смеялись, шутили, поздравляли друг друга с победой и думали только об одном — сегодня сделать больше, чем вчера, чтобы тем самым быстрее победить немца.
В тот памятный день шел к генералу на прием человек среднего роста, стройный, подтянутый, в новой шинели, с нашивками лейтенанта. От волнения у него билось сердце, как семь лет тому назад, когда впервые вступил в семью черноморских моряков — в электромеханическую школу. Тогда нужны были ему знания, теперь, имея их, он горел желанием применить их на практике, в бою. Но удастся ли ему это сделать? Отпустит ли генерал? Все зависело от него. Основания сомневаться лейтенант имел: его как специалиста, одного из лучших офицеров школы, не отпустил на фронт ни начальник строевого отдела, ни начальник школы.