— Это лучшая, драгоценная красавица, — поет китаец. — Заплати еще два гроша, мальчик, и я покажу тебе ее танцы.
Женщина исчезает почти мгновенно. Хозяин убирает ее, чтобы я не потерял охоты любоваться ею второй раз. Теперь сверху опускается картина, изображающая высокий темный зал. Какие-то люди окружили разряженного старика, с павлиньими перьями на шапке.
— Отравлен и погиб, — кричит китаец. — Во времена императрицы, далеко до наших времен, сановники отравили министра. Смотри другую серию. Я покажу тебе его лицо.
Захваченный этим зрелищем, я не заметил, как начало смеркаться. Богатый калганский купец, торгующий бурханами, уже закрыл свою лавку. Он добросовестно вставлял в дверь решетчатые щиты и запирал их большими замками. Мясник выставил на улицу толстые бумажные фонари. На углу появились две молодые, ярко одетые женщины. Они заговаривали с людьми рынка, хихикая и неуверенно обольщая.
Пересмотрев сквозь стекло картинки старика, я собрался уходить.
Китаец начал складывать весь свой волшебный мир — картон, рисунки и тряпки — в деревянный сундук, украшенный цветами.
В это время ко мне подошло несколько человек. Это были люди Эрдени-Вана и сын его Сабу, мой товарищ. С криком «Отравитель!» он ударил меня по щеке. Я думал, что он стал безумным от горя, и сказал сопровождавшим его людям:
— Уберите его. Не давайте ему предаваться отчаянию.
Вокруг нас начала собираться толпа. Несколько всадников, проезжавших мимо, остановились и следили за происшествием, свесившись с седел.
— Ядовитая вошь! — крикнул один из людей Эрдени-Вана. — Как ты смеешь запираться! Мы видели, как ты шел к буфетчику. Откуда у тебя серебро, на которое ты накупил всякую всячину? Кровь нашего князя горит на твоем диком лице!
И он плюнул мне в глаза убежденно и дерзко.
Обступив меня со всех сторон, эрденивановцы громко вопили, и каждый из них старался меня ударить побольней. Я не мог защищаться и закрылся руками, но они раздвинули их и били меня, пока сами не устали и пока рыночный страж не пришел на мои крики.
Избитый, я не имел сил идти и сидел на земле, всхлипывая, как младенец. Шум вокруг меня затих. Я услышал, как мясник говорил подручному, указывая на меня:
— Это приемыш харагинского. Его бьют за то, за что следовало бы наказать смертью. Ты слышал, что Даши-Церин сегодня назначен на место отравленного Эрдени-Вана? Теперь никто не посмеет тронуть убийцу.
С трудом поднявшись на ноги, я пошел сквозь обширный и пустой Цзаходыр. Женщина, гулявшая на углу, с участием поглядела в мою сторону и пошла прочь своим танцующим шагом.
Началось ургинское лето — дождливое и жаркое. Короткие грозы проходили по ночам с ливнями, не достигающими до земли. Богдо-Ула всегда дымилась. Человек, незнакомый с нравами монгольской погоды, мог бы подумать, что в горах действует артиллерия.
После происшествия на Цзаходыре я ушел из Урги, решив навсегда покинуть князя. К этому времени мне исполнилось семнадцать лет. Я был рослый детина с широкими плечами и крепкой спиной. Выйдя за городскую черту пешком без путевого припаса, я добрался до первого почтового станка на западной дороге. У содержателя проезжего дома Хай Лун-вана я попросил есть, потому что был голоден: я не ел двенадцать часов. Он прогнал меня, сказав: нехорошо быть обжорой.
Дождавшись ночи, я пробрался в его кладовую и, украв оттуда вареную баранью ногу, пошел дальше. Утром налево от дороги я заметил забор и деревянные дома со ставнями и покатыми крышами.
Это был русский хутор Никодима Хорикова, одного из чуйских купцов, поселившихся в нашей стране, тайно перейдя через границу. Здесь он жил как богатый князь со своей семьей и многими работниками и китайскими огородниками, обрабатывающими землю по соседству.
Я стал работать у купца: развьючивал лошадей, грузил бычьи обозы, таскал ящики. Хозяин был больной человек, волосатый, крикливый и говорил по-монгольски. Он часто хватался за сердце, говоря, что испортил его здесь, в Монголии. Из разговора двух бурят, служивших у Хорикова, я узнал, что он не может вернуться на родину, потому что там переменилась власть.
Прослужив у купца несколько месяцев, я перешел на работу к огороднику и окучивал у него грядки. Огородник работал с рассвета до поздней ночи, двигаясь на своем большом поле, как заяц. Он думал только об удобрении и урожае. Ежедневно он собирал в русском хуторе помет животных, золу, обрезки овощей и бросал их на грядки. Он собирал также листья, коренья, падаль, гнилую рыбу, кости, остатки волос от бритья. На дороге поставили отхожую будку, написав на ней красными буквами: «Счастье Тому, Кто вошел»; Отсюда он черпалом таскал человеческий помет. Поистине это был великий огородник!