— Кураюки из Кобэ, военный врач для животных.
Вежливый свист сквозь зубы.
— Осмелюсь спросить, — обратился Нарата к другому соседу.
— Я, собственно, из Рюкью, фамилия моя Наяси. Половина городка, где я родился, носит эту фамилию, — общительно затараторил южанин.
— Нарата, — в третий раз загремел рисовар и хлопнул себя по коленям.
Пассажир, читавший газету, приподнялся и дружелюбно сказал:
— Я еду в Бейпин по делам разным. Меня зовут Абэ, — и выжидающе уставился на молодого пассажира, который разбирал книги, не вмешиваясь в разговор.
— Как видно, вы не желаете знакомиться с нами? — обратился Нарата к юноше. — Вам, может быть, с нами не по пути, раз вы молчите, как птица!
Молодой человек скороговоркой назвал себя, неохотно добавив:
— Я студент токийского университета, еду по семейным надобностям, являюсь плохим собеседником и очень неразговорчив.
«Бунза-мару», пройдя залив, плыл по спокойной воде. До заката оставалось два часа. Тень круглого мыса завертелась, мелькнула и прыгнула под нос корабля. В каюте стало темнеть. Навстречу попадались большие гребные лодки, спешившие добраться в город до темноты. Нарядные моторки рыбопромышленников подымали мелкую волну своим блестящим хвостом, обрубленным, как лопата. Отсюда на семьдесят миль к югу тянулось шумное морское шоссе, где прогуливались клубные парусники и учебные катера.
Пароход, на котором ехал Нарата, состоял из нескольких полутемных помещений и маленькой кают-компании, где висел портрет императора в узкой раме вишневого дерева и расписание рейдов Китайской грузо-пассажирской линии. Как на всех пароходах этого общества, на «Бунза-мару» отсутствовал первый класс. Большая часть жилой территории была занята подпалубной казармой, где ехали плотники и столяры, завербованные на построечные работы в Китай. Всю дорогу они держались тихо, напевая про себя печальную хоровую: «Берег уходит в туман». По утрам они варили в чугунных котлах похлебку из рыбы и морской капусты.
Едва стемнело, усталые от трудов пассажиры второго класса завалились спать. Нарата, скинув белье, лежал на койке голый, волосатый и грузный. Все мгновенно заснули, кроме студента, читавшего книгу при свете карманного фонаря. Теперь хорошо было видно его лицо — свежее и широкое, с открытым лбом и близорукими глазами.
Прохрапев два часа, Нарата проснулся от густого табачного дыма. Свет фонаря ударил ему в глаза. Неутомимый студент продолжал читать, пыхтя глиняной черной трубкой.
— Господин студент, — неприятным от сна голосом заорал Нарата. — Вашим несносным чтением вы не даете спать честным людям!
Соседи заворочались, пробужденные его внезапным криком.
— Если я мешаю, я готов прекратить чтение, — извинившись при этом, ответил студент и закрыл книжку.
Но рисовара не так легко было успокоить.
— На какой позор, голубчик, далось мне ваше извинение! — продолжал он греметь.
— Я повторно утверждаю, господин сосед, что не имею умысла помешать вашему сну, — удивленно возразил студент.
— Нет, нет, — произнес Нарата. — Пароход «Бунза-мару», говорили мне, везет через море людей, приготовившихся раздувать большой японский огонь. Я не терплю, молодой человек, покушений на мой отдых. Я солдат и торговец.
Ветеринарный врач, лежавший у выхода, зажег электрический свет, и все население каюты окончательно пробудилось от сна.
— Один из Наяси в нашей местности имел обыкновение в постели читать, пока забравшийся ночной вор не стукнул его топором, — словоохотливо произнес южанин. — Хотелось бы знать, что так занимает моего соседа.
Пассажир Абэ, едущий по делам разным, нехотя открыл глаза и заметил:
— Книга, находящаяся у них в руках, — «Рабочий вопрос», цена двадцать иен, потрепанный и мятый экземпляр. Должно быть, через много рук прошел.
— Оказывается, мы очень дальнозорки, — раздраженно сказал студент и повернулся лицом к стене.
Нарата промолчал и подмигнул ветеринару с ужимкой, которая обозначала: «Хорош гусь, нечего сказать, хорош гусь».
Затем все улеглись и снова заснули под плеск начинающегося дождя и гулкий призыв машин.
Утром завтрак был подан в кают-компании. Студент слегка опоздал и вошел, когда все пассажиры были в сборе. Быстро проглотив кусок маринованной курицы, он поднял свои близорукие глаза и рассеянно спросил:
— Скажите, пожалуйста, совершаем ли мы заход в порт Чи-Фу?
Нарата, все время сердито поглядывавший на него, громовым голосом сказал:
— Меня раздражает этот нахал, читающий ночью литературу.