Сейчас я стану на колени и почтительно закричу:
«Начальники, полководцы!.. Не сердитесь, прошу вас».
Поручик, как видно, хочет меня зарубить на месте. Я шучу, чтобы вам не было скучно. Мне хочется поболтать минуту-другую.
Солдаты говорят, что майор-сан заработает орден на последней операции. Он проявил столько храбрости, заняв кусок степи, где кочевали шесть женщин и два старых монаха.
Сегодня первый осенний день в этой местности. Льет, как из водопровода.
Как я понимаю, вы оставите меня здесь — лежать мордой вниз.
Мое почтение, господин майор!
Я не заметил, как вы появились.
Извините, если из-за меня вас разбудили. Долгий сон необходим для людей вашей комплекции.
Я приглядывался к майору давно. По внешности он — сущее дитя. С сердитыми короткими ручками, с подвижным носом, покрытым царапинами, надменный, страшный, драчливый, как вьюн.
Что касается нашего младшего офицера — это веник морской капусты.
Странно наконец, что вы не затыкаете мне глотку.
Я догадываюсь.
Надо дать мне выболтаться. Может быть, я проговорюсь. Чем страх не шутит, выкрикну что-нибудь лишнее.
Вам нужны сведения обо мне? Извольте.
Название деревни, где я вырос, — Умусир.
Мои сообщники — господин Нищета, госпожа Прокламация и молодой человек — Не выдавай никого.
Моя религия — бродить вдоль рыбацких поселков Хоккайдо, в оккупационных отрядах, по дождливой Монголии и беседовать с людьми.
Моя цель известна вам лучше, чем мне.
До того как вы меня раскрыли, я казался бесшумным, послушным, осторожным и немым, как все рядовые, на которых вы смотрите с седла.
Не наводит ли вас это на случайные размышления?
Когда мы проходили монгольскую деревню Ондор-Модо, в юртах сидели только дети. Это было королевство малолетних. Самого старшего из них — золотушного паренька, с отечным лбом, который напоил из колоды вашего коня, офицер-сударь, взяли в палатку допросов. Я никогда не узнаю, что он рассказал.
Завтра вы сможете отослать в штаб полка мою личную карточку: родился столько-то лет назад, умер сегодня.
Истинные события моей жизни:
Книжка с оторванным заглавием, прочитанная мною в поезде Муроранской железной дороги; утро, в которое я впервые решился рассказать свои мысли о справедливости другому человеку и узнал, что он думает одинаково со мной; собрания в помещении театра Мисуя, где мы разучивали роли и учились скрывать свои желания под чужими словами; потом армия, где я был лучшим патриотом в роте, — никто не мог бы догадаться, что я — это я.
Вы плохо изучили своих солдат.
Кто знает, о чем они думают, когда им запрещено думать?
Не боитесь ли вы, что после смерти я буду подходить к ночным пикетам светящийся, толстый, с пулями в животе и читать солдатам наизусть из той самой брошюры, которую вы у меня отобрали и сожгли?
Мои двойники, может быть, будут не похожи на меня — они возникнут перед вами в виде сердитых крестьян с Севера или осакских мастеровых.
Я покорнейше думаю, что вы принадлежите к числу людей с коротким глазом, которые видят пень, только ударившись в него коленом.
Слушаюсь, я иду.
Здравствуйте, друзья-солдаты. Рад вас видеть.
Прикажете отойти к воротам и снять сапоги? Я вижу здесь Кудзи. Это значит — мне не придется прыгать в глине недостреленным. Он — меткий человек.
Прекрасный парень Кудзи, если бы он не был таким исполнительным!
Я советую вам дышать глубоко и ровно. Нет ничего лучше, когда воздух входит в легкие. Да здравствует коммунизм на земле, на море, в степи и в Вейчанских лесах!
Доброй жизни, товарищи!
СОЛДАТЫ
Нарияма, поставленный к желтой стене, под взятыми на прицел винтовками, вытащил складной нож, скрытый при обыске, и разрезал жилу на левой руке. Большим пальцем правой руки, обмазанным кровью, он написал на стене слова: «Сердце — истина». Потом он вытер глаза, мокрые от слез, повернулся лицом к винтовкам, и его прикончили.
Пять японских солдат, производивших эту операцию, вернулись в полевую казарму. Они сняли шинели, башмаки, теплые штаны, наколенники и грубошерстные фуфайки и легли на пол, где были разостланы тонкие соломенные матрацы. Они размотали одеяла и перед сном немного поразговаривали.
Они заснули, и утром их разбудила сигнальная труба. Начинался пятьдесят восьмой день службы их на границе Внутренней Монголии.