— Что же стряслось?
Но ему вдруг расхотелось говорить об Огородникове. Присев на кровать, режиссер вынул книгу из руки Светланы и положил ее на пол.
— От жары действительно обалдеть можно... А персидский поэт сказал, что в зной лишь бедра девушек сохраняют прохладу. Так ли это?
— Не помню. Он ведь писал о девушках, а у меня, как вы знаете, взрослая дочь.
— Я очень нуждаюсь в прохладе...
Светлана вздохнула.
— Тогда, пожалуйста, пойдите и поверните в дверях ключ. Не все вас могут правильно понять.
Лаврентьев не слышал, как вернулся Сергей Константинович и как он беседовал с Огородниковым. Усталость взяла свое, и он заснул и проспал довольно долго, до позднего вечера, когда в гостиницах становится особенно шумно. Шум и разбудил Лаврентьева. Было темно, вставать уже не имело смысла, но и заснуть снова не удавалось. У соседей царило оживление. Голоса проникали и через стенку, неразборчиво и глухо, и особенно из лоджии — отчетливо и громко. Лаврентьев вспомнил предостережения женщины-администратора. «Попросить другой номер?» — подумал он, невольно прислушиваясь к голосам.
Один голос он узнал сразу, красивый, артистичный, голос девушки, с которой летел в самолете. Очевидно, ее допустили наконец к режиссеру. Но говорила она не с Сергеем Константиновичем, а с человеком, которого, как мог поручиться Лаврентьев, он не слышал еще в этом городе, хотя и его голос казался знакомым.
— Кто же ваш учитель в студии? — спросил этот полузнакомый мужской голос.
Девушка назвала фамилию.
— Знаю, знаю, — насмешливо откликнулся собеседник. — Помню, лет тридцать назад он кота играл в «Синей птице». Выходил на сцену с ушами такими и хвостом...
Наверно, он показал уши и хвост, потому что актриса расхохоталась, но сочла нужным вступиться за педагога.
— А вам разве не приходилось играть животных? Или озвучивать хотя бы?
— Не отрицаю. Грешен. Однако приличных животных. Льва, например, тигра. Ну, крокодила на худой конец. Но не кота ж ничтожного...
Теперь Лаврентьев понял, откуда ему знаком этот голос. Говорил очень известный актер. И не только по мультфильмам, о которых шла речь. Много лет он исполнял ведущие роли в театре и кино, и Лаврентьев подумал, что эта девочка могла бы разговаривать с ним более уважительно.
— А почему вы согласились на такую маленькую роль? — спросила она.
— Я вас не устраиваю как партнер?
— Вообще-то, да, — ответила она прямо. — Боюсь, меня рядом с вами никто не заметит, а это моя первая роль.
— Не бойтесь, — ответил актер серьезно, меняя шутливый тон. — Не бойтесь, и все будет в порядке.
— Вы меня убедили, — снова засмеялась она. — А почему все-таки? Только не говорите, что маленьких ролей не бывает. Нам об этом все уши прожужжали.
— А всем хочется больших ролей?
Опять послышался смех.
— Конечно.
Чувствовалось, что она довольна тем, что запросто беседует с прославленным коллегой.
— Так вот, милая девушка, я эту роль малой не считаю.
— Правда?
— Правда. А как же иначе? Сыграть отца, у которого погибает единственная любимая дочь, это, по-вашему, маленькая роль?
Лаврентьев приподнялся на кровати.
«Значит, он будет играть Воздвиженского?»
Он встал и подошел к открытой двери. В соседней освещенной лоджии был хорошо виден подтянутый седой человек, знакомый миллионам кино- и телезрителей. Лицо его, оживленное разговором с молодой девушкой, выглядело лукавым и веселым и совсем не походило на спокойное, с навеки застывшей болью лицо мертвого Воздвиженского, которого Лаврентьев никогда не знал живым...
За год до смерти профессору Воздвиженскому исполнилось шестьдесят два, и, как каждый человек, родившийся в девятнадцатом веке и впитавший многие из жизненных представлений своего времени, он считал возраст этот старческим, а себя стариком и не раз удивлялся, почти непрерывно наблюдая вокруг себя ожесточенную и кровопролитную борьбу самых различных людей и народов, что дожил до старости.
Слово «наблюдать» могло бы наиболее просто охарактеризовать жизненную позицию Воздвиженского на протяжении бурных исторических десятилетий, однако простота эта граничила бы с упрощенностью, ибо Воздвиженский меньше всего был циничным скептиком или равнодушным обывателем, озабоченным лишь сохранением собственной жизни в полную опасностей эпоху. В душе его постоянно присутствовало мучительное стремление понять себя и все, что происходит вокруг, понять смысл самого бытия. Но задача эта оказалась для Воздвиженского неразрешимой. И когда профессор, страдая, повторял изречение философа, с грустью заявившего, что знает только то, что ничего не знает, он относил эти слова полностью к себе самому, ибо сменил в жизни нескольких богов и все они принесли лишь горечь разочарований.