— Этот человек здесь, в городе. Он был у меня. Его судьба сложилась тяжело, — оживленно продолжал Сергей Константинович. — Он был репрессирован, пострадал, теперь оправдав и, услышав о нашей картине, приехал сюда. Я, признаться, не сразу поверил ему, но теперь, когда вы, Михаил Васильевич, сможете с ним встретиться и поговорить, вспомнить... Это великолепно! Нам повезло. Да и вам наверняка небезынтересно повидать засекреченного соратника. Рад доставить вам это удовольствие! — заключил режиссер, не обращая внимания на то, что Моргунов не проявляет ни малейшей радости.
— Спасибо. Неожиданная новость, — сказал он скупо.
— Его фамилия Огородников.
Как и Лаврентьеву, Моргунову фамилия ничего не прояснила.
— Не слыхал, но ведь он не мог служить в гестапо под собственной фамилией.
— Логично.
Трудное положение было у Моргунова. Встреча с Огородниковым ставила его перед выбором — или подробно, не щадя себя, рассказать обо всем, начиная с оказавшейся губительной идеи купить Лене туфли на толкучке и кончая схваткой в подвале, в огне начинающегося пожара, или просить Огородникова смолчать, скрыть то, что ему известно, а это тоже был нелегкий и унизительный вариант.
— Не ожидал я, не ожидал, — произнес он растерянно.
«Он, конечно, тоже не ожидает», — подумал Лаврентьев.
Зато режиссер был полон решимости осуществить свой замысел в ближайшее время.
— Не будем затягивать вашу встречу. Правда, сегодня у нас режимная съемка. Я буду занят, но завтра обязательно. Договорились?
Что было ответить Моргунову?
— Завтра так завтра, — сказал он, не видя особых преимуществ в отсрочке на один-два дня.
— Вот и прекрасно. Я свяжусь с Огородниковым.
И Сергей Константинович с удовольствием занялся остывшей уже солянкой, которую давно принес симпатизирующий им Валера.
Принялись за еду и остальные, разом вспомнив, что проголодались, за столом после оживленного разговора наступило короткое затишье, и в этом затишье Моргунов, нехотя отламывая маленькие кусочки хлеба и отправляя их в рот, вспоминал большую площадь, где некогда развевались праздничные флаги, а с приходом немцев утвердилась стихия полузаконной коммерции, расположился толкучий рынок.
Здесь действительно толкались, и они с Леной проталкивались через толпу, где почти не видно было взрослых мужчин, а преобладали женщины, закутанные в темные платки, бородатые старики, юркие подростки в отцовской, не по росту, одежде и было много инвалидов, выставляющих на всеобщий показ свои увечья. А над толпой маячили длинные штыки русских трехлинейных винтовок, которыми были вооружены присматривающие за порядком полицаи.
Торговали на толкучке всем: солдатскими шинелями и примусными иголками, самогоном и керосином, сахарином и кукурузными початками, спичками и кремнями для высекания огня, португальскими сардинами из праздничного немецкого пайка и фарфоровыми амурчиками из наследия «бывших». Правда, никто не выкладывал свои товары, о них сообщали доверительным полушепотом в ответ на столь же негромкие запросы и так же негромко, но упорно торговались, показывая предмет торга из-под полы и чаще всего в движении. Толкучка двигалась непрерывно и гудела мерным гулом, резко отличаясь от довоенного базара, звенящего выкриками темпераментных торговок. А на границе этого своеобразного, подобного броуновскому, движения выстроилась цепь легальных торгово-промышленных точек, фанерных будок с вывесками, где хозяйничали лица, получившие одобрительное согласие властей на скромную предпринимательскую деятельность.
К одной из таких будок и пробивались Мишка и Лена. К Петровичу.
Петрович был мужчина без возраста, в суконной жилетке и накинутой на плечи стеганке, мастер на все руки. Он все чинил и всем торговал. Никто не знал его в городе до прихода немцев и никто не видел потом, после их изгнания, но все, кто к нему обращался, называли его Петровичем и получали необходимые услуги.
— День добрый, Петрович.
— Мое почтение.
— Ну как?
— Порядок.
Так начинался разговор с каждым клиентом, так начал и Мишка, который зашел в фанерное пристанище универсального мастера один, оставив Лену у входа. У него было особого рода дело к Петровичу, и требовалось присмотреть за похаживающими поблизости полицаями.
— Достал?
— Экспорт-импорт. Великая Румыния оказала дружественную помощь.
Речь шла о мотоциклетной камере для Константина, которую Петрович взялся раздобыть через знакомого румынского капрала.
— Резина-то как?
— У нас без обмана. Фирма.
— А цена?