Артем прикрыл глаза. Чеко лежал, чуть скатившись набок. Кристина укрыла его одеялом и, вновь сжав руку, отвернулась к окну. Небо то и дело взрывалось залпами салютов. Кристина завороженно наблюдала, как, запущенные чей-то рукой, они раскрашивали небеса в безумные краски, зажигали их ярче любой звезды и обнимали мир огненными лепестками. Красиво. В этом была какая-то сила: человеческая, рукотворная сила, способная зажечь небеса, заставить их танцевать придуманный людьми танец. И пусть это только на несколько секунд, пусть он померкнет, оставив после себя запах дыма и горстку пепла. Лучше так, чем танцевать под диктовку небес.
Глава 12
Последний месяц Артем много думал. Двигаться было больно и трудно, и почти все время он лежал с закрытыми глазами, вслушиваясь в жужжание аппаратов, голоса медсестер, шаги и скрежет дверей. Ему хотелось стонать от мысли, что он снова прикован к постели: в третий раз за последние полгода. Такими темпами, быть может, жить осталось недолго, и от этой мысли становилось до странности легко.
Пятнадцать лет. Этот ад длится уже пятнадцать лет. Как же он устал.
Он думал о том, как долго умирала мама, и как его жизнь изменилась навсегда после ее смерти. Ему было одиннадцать. Он потерял ее, но у него оставался отец, дом, в котором он вырос, школа и друзья. Жизнь еще казалась нормальной на поверхности, но вскоре и этого не стало. Артем не хотел вспоминать, но не мог сопротивляться. Лгать самому себе уже не получалось. Он злился. Злился на отца. За то, что последние пятнадцать лет жил жизнью, которую не хотел. За то что до сих пор продолжал ею жить.
Дни тянулись бесконечно: одни и те же процедуры, одни и те же звуки, а чаще удушливая тишина и никакого выхода. Кристина забегала редко, рассказывала о каких-то планах и исчезала. Порой, когда сознание уплывало, он будто чувствовал ее присутствие, но, открыв глаза, видел перед собой Шанти. Она приходила почти каждый день, иногда брала с собой ребенка, и сидела долго, ничего не говоря.
Визиты Шанти принесли разнообразие в его новую больничную жизнь. Он начал исподтишка разглядывать ее, сначала от скуки, а затем уже потому, что не смотреть не мог. Изучал ее, сидевшую неподвижно у его постели, и с каждым разом замечал все новые детали: густые волосы, заплетенные в косу, маленькую родинку на правом виске, серьезный задумчивый взгляд глубоких шоколадных глаз, тонкие губы, маленький подбородок, смуглую шею… Вишневое платье, желтый свитер, джинсы… Когда она перестала носить сари? Когда она стала… Он сам не знал, каким словом описать ее, но чувствовал, что почему-то млеет, и что руки чешутся написать ее портрет.
Она ловила его взгляды и слегка вздрагивала, но не отворачивалась, только немного сдвигала брови, как будто ей больно, и так невыносимо хотелось изобразить эти брови и эти глаза, в которых вспыхивало пламя: вот так, как есть. Какая необыкновенная красота…
Что-то происходило между ними, какой-то немой разговор, и Артем с жадностью впитывал его. В этом стерильном пространстве, где время как будто остановилось, он мог представить себе, что был свободен: от Подземелье, от Кристины, от самого себя. И эту свободу ему давала она: такая яркая, такая отчетливо другая, что сразу хотелось смеяться своей глупости: как же он мог замкнуться на этом удушливом кусочке земли, когда мир такой, оказывается, большой, и есть в этом мире такие, как она…
Когда Кристина прибежала и сказала, что увозит его обратно в Подземелье, он расстроился до слез, которые никто не заметил. Он позволил Слону забрать себя, лежал, покачиваясь в фургоне и слушая грохот фейерверков, и думал о том, как ему все опостылило, и что воображение у него слишком разыгралось, и Шанти уже не будет его навещать, и что все: поиграли в свободу, и хватит. И хотелось выть.
Когда он очнулся в следующий раз, то не сразу понял, где находится. Точно не в Подземелье — его он мог узнать уже по одному воздуху — и точно не в больнице. Он лежал и смотрел на солнечный свет, заливший комнату, и это было так непривычно, что ему показалось, будто он уже умер. Потом появилась Шанти с едой, и он почувствовал, что не дышит. Из-за открытой двери послышались голоса тех сирот, которые остались в Подземелье, и тогда он понял, что находится в наконец достроенном доме. От того, чем в итоге обернулись фантазии об их с Кристиной будущем, ему захотелось смеяться. Кажется, он действительно смеялся. Громко и дико.